Шипы в сердце. Том второй - Айя Субботина

крови, но абсолютно плевать — и прижимаю к своей щеке. Хочу заякориться от ее касания, чтобы не разорвало от желания прямо сейчас начать перекраивать мир для моего прайда — где не будет долбоебов, где забор будет до неба, но невидимый и совершенно устойчивый даже для грязного воздуха и плохих запахов.

— Ты самый стабильный и крепкий актив, Крис. — «Уникальный, мой, бесценный».

— Ты… не злишься? — Она смотрит с таким удивлением, как будто во всех возможных вариантах развития событий, такого точно не было.

— Очень злюсь, — говорю абсолютную правду, но с маленьким «но». — На себя. Что меня не было рядом и тебе пришлось разгребать все это одной.

Она открывает рот, чтобы что-то сказать — кажется, что-то порывистое, что-то важное, потому что в такие моменты у нее всегда очень характерно дрожит нижняя губа. Но в наши планы вмешивается врач.

Говорит, что Кристину нужно срочно в больницу, на рентген и жестом командует санитарам грузить носилки в машину.

— Я с вами, — твердо заявляет Стася. Тем самым тоном, против которого обычно даже я не рискую возражать.

— Хочешь посмотреть, как в меня будут пихать самую огромную иглу в мире? — беззлобно ворчит Барби.

— Надо же, и как ты догадалась? — так же беззлобно язвит в ответ Стаська.

— Эволюционирую, когда дышу с тобой одним воздухом.

— Может, сядешь в кабину? — предлагает старый усатый доктор, видимо решив, что везти эту парочку в узком замкнутом пространстве, может быть слишком взрывоопасно.

Стася смотрит на меня, потом — на Крис, и снова на меня.

Взглядом даю понять, что на меня ее точно можно оставить. Даже не буду пытаться анализировать, когда именно моя дочь взяла на себя обязанности опекать не только брата, но и Барби, но если что — я абсолютно не против.

Я забираюсь в салон, сажусь напротив Крис.

Когда машина дергается в места и я, с непривычки, впечатываюсь башкой в потолок, Барби сначала странно всхлипывает, а потом прикусывает нижнюю губу, чтобы не засмеяться — я слишком выразительно морщусь и беззвучно цежу сквозь зубы парочку ласковых.

Медбрат ставит ей какую-то капельницу — Крис даже не кривится, терпит.

Она сильная. С характером, в жерновах которого перемолотило даже мои жесткие заёбы.

Но… приятно перемолотило, я даже толком и сам не понял, как.

— Я виделась с Бережным, — выпаливает Крис, как только медбарт заканчивает настраивать капельницу и. отсаживается в дальний угол салона. — Случайно, клянусь. Честное слово, Авдеев, я просто гуляла с Марком и…

— Я знаю, — перебиваю ее лавинообразно нарастающее волнение.

— Знаешь…. — Барби обреченно всхлипывает — медленно, стараясь не выдать панику. — Я… прости, что не сказала сразу — хотела… когда ты будешь рядом.

Она снова себя накрутила.

Несколько дней в ее голове варилась эта каша, но сейчас, даже после пиздеца, от которого сорвало бы крышу у многих матерых мужиков, моя Барби держится. Не роняет лицо, с достоинством ожидая вердикт. Наверное, думает, что я потребую назад кольцо и вывезти вещи?

— Я… мне нужно пару дней, чтобы… — Она набирает в грудь побольше воздуха. — Чтобы собрать вещи и…

— Ты не читаешь мои сообщения, — перебиваю ее снова.

Она кивает.

Наверное, думает, что там приказ выметаться из моего дома в течении двадцати четырех чесов или аналогичная хуйня.

Молча достаю свой телефон из внутреннего кармана пиджака, протягиваю ей, диктую пароль. Увесистый стальной корпус «пляшет» в ее дрожащих пальцах, пока снимает блокировку, находит переписку.

Не без удовольствия наблюдаю, как на секунду складка на ее лбу становится глубже, а потом глаза начинают неумолимо медленно расширяться.

— «Я тоже соскучился», — читает первое из двух, которые я написал в тот вечер, сразу после ебанутого фокуса Сафиной. — «Выходи за меня замуж, коза?»

Она громко шмыгает носом.

Трет пальцами экран телефона, как будто все еще сомневается, что слова настоящие.

— Авдеев, блин, — поворачивает голову, глядя на меня влажными глазами, и трет нос, — мало того, что я кольцо сама себе надела, так ты еще и предложение по телефону сделал.

— Не повезло тебе с мужиком, — делано трагично вздыхаю. — Закрывай глаза, малыш, все закончилось.

Завтра я закопаю в бетон хозяина добермана.

Завтра сотру в порошок водителя «Лексуса».

Завтра вытащу нашего вечно храпящего пса даже у лап смерти если понадобится.

Но это будет завтра.

А сегодня я просто буду рядом.

Потому что это — единственное место на земле, где я должен быть.

Эпилог: Барби

Год спустя

Океан шумит совсем иначе, чем наше море.

Здесь он дышит глубже и размереннее.

Я спускаюсь по ступенькам, придерживая руками здоровенную, похожую на сомбреро шляпу, потому что сегодня в нашей маленькой частной бухте в Палос-Вердес ветрено. Переступаю по мягкому, нагретому солнцем песку, наслаждаясь тем, как в нем утопают ступни, как песчинки просачиваются сквозь пальцы. Ощущения, от которых я точно никогда не устану и буду кайфовать до конца жизни. Вдыхаю пахнущий нагретым камнем и эвкалиптом воздух, на несколько секунд задираю лицо к солнцу, жмурюсь от ярких бликов за ресницами — веснушки с моего лица теперь практически не сходят.

А еще у меня теперь есть целый боевой шрам — тонкий, почти побелевший, он тянется от колена вверх, скрываясь под короткими джинсовыми шортами. На покрытой загаром коже он кажется особенно заметным. Его можно если не убрать полностью, то точно «заретушировать» — в моем распоряжении все доступные косметологические процедуры этого мира, но… я не хочу, потому что ношу его с гордостью, как медаль. Мы с Лори теперь любим пошутить на тему того, что наши мужчины любят наши боевые шрамы. А она частенько вспоминает, как когда-то я не могла понять, почему она не прячет растяжки после беременности близняшками.

«Почему» я поняла в тот день, когда Вадим впервые поцеловал этот безобразный (как мне тогда казалось) шрам на бедре — с жутким собственничеством. И продолжает это делать кажды раз, когда мы занимаемся любовью.

— Мама! Смотли!

Я моментально широко улыбаюсь в ответ на звонкий крик.

По кромке прибоя, поднимая тучи брызг и смешно перебирая пухлыми ножками, ко мне несется Марк. Ему полтора года, и он — маленькая копия Вадима, с такими же синими глазами и абсолютно хулиганской, обезоруживающей улыбкой. В руках он тащит огромную надувную косатку, которая больше него раза в два. Резина скрипит, Марк пыхтит от усердия, но тащит свою добычу с упорством маленького трактора — в этом он тоже весь в отца. Мне кажется, что в нем все авдеевское, куда ни ткни.

За ним,