Летний сад - Полина Саймонс

и заборы, рубить сосны. Именно там находился его дух, но его сильное, здоровое тело было в Аризоне, строило по дому за каждый из тех домов, которые он разрушил, командуя танками, будучи в штрафном батальоне, ведя искалеченных людей, которые сжигали те города, которые покоряли, сжигали мосты, и дома, и рынки… Никаких больше яблок или капусты, никаких больше часов или домов терпимости. Александр разрушал деревни, пока мог. И рядом с Успенским он сооружал заборы, пока мог, – заборы, чтобы мужчины не могли добраться до заключенных женщин (которые получали десять лет за нелегальные аборты), которые стояли на четвереньках, задрав юбки, подставляя себя через ржавую колючую проволоку.

В Америке Александр работал на себя, строил дома, чтобы американские мужчины могли жить в них со своими женами и заводить детей, которых он не мог произвести со своей советской трудящейся женой, которая до сих пор зимой вставала каждое утро затемно, чтобы получить для своей семьи хлеб, хлеб по карточкам, чтобы они могли выжить. Даша, папа, мама, Марина, бабушка спали, пока бомбы падали на истощенную девочку в белом платье, а она пробиралась по пустым, занесенным снегом улицам, где лежали завернутые в простыни трупы. Александр предупреждал Татьяну, чтобы она ходила только по левой стороне улиц и пережидала бомбежки, и Татьяна слушалась, нетерпеливо ждала в дверях, в пальто и шапке, а потом на пронизывающем ветру шла сквозь пургу к магазину…

Она и до сих пор постоянно ждала бомбежек, туберкулеза, голода; ее изможденное тело походило на лозу, на которой ничего не могло вырасти. Александр мог выстроить бесконечное множество домов, но, сколько бы часов Татьяна ни провела в Мемориальном госпитале Финикса, она не могла спасти своего деда, свою мать, отца, сестру, брата… Разве возможно было посеять зерно жизни на этом голом ландшафте ее советской утробы, оплодотворить стерильную пустошь его советским семенем?

Глава 11. Голубое Рождество

Радость, радость, радость

В начале ноября пятьдесят седьмого года Александр подтвердил заказ на гранит и мрамор с новых каменоломен в Западной Юме и подумал, что может заехать к Татьяне, повидать ее в госпитале. В приемном отделении ему сказали, что она сейчас в кафетерии. Сквозь стеклянные двери он увидел ее, она сидела… Кто это? Вроде знакомое лицо… врач. Обычно Александр находил ее обедающей с другими сестрами, но сейчас она сидела с доктором… Ох да, это был доктор Брэдли. Александр смутно помнил его по рождественским вечеринкам. Светловолосый Брэдли выглядел подтянутым.

Но что поразило Александра, так это то, что Татьяна чувствовала себя совершенно свободно рядом с врачом. Она была расслаблена, поставила локти на стол, скрестила ноги. Попивая что-то через соломинку, как маленькая девочка, она внимательно слушала, врач оживленно говорил что-то. Александр уже хотел войти в кафетерий, когда Татьяна вдруг откинула голову и рассмеялась в ответ на какие-то слова врача.

Александр недоуменно наблюдал за ней, вытаращив глаза; его словно ударили под дых, он увидел нечто такое, чего никак не ожидал увидеть. Он привык к тому, что мужчины засматриваются на нее – хотя Брэдли, возможно, был сдержаннее других, – но это было нечто новенькое. Татьяна смеялась долго и весело над словами этого новоявленного шутника и при этом поправляла уложенные в узел волосы.

Александр не стал входить в кафетерий. Он постоял у двери пару мгновений, а потом развернулся.

– Вы ее не нашли? – крикнула ему вслед Кассандра.

– Нет. – Он уже уходил.

– Хотите что-то ей передать?

– Нет. Мне пора на работу. Но спасибо.

В тот вечер, когда Татьяна вернулась домой, Александр был молчалив и наблюдал за ней. Она приготовила ему суп с фрикадельками и фахитас. Энтони был на тренировке по баскетболу.

– Шура, Кассандра мне сказала, что ты днем заходил в госпиталь, правда?

– Да, но не обратил внимания на время. Пришлось тут же уйти.

– И ты даже записку не оставил?

– Я уже на десять минут опаздывал. – Александр зачерпнул ложку супа, взвешивая свои слова. – А ты что делала в обед?

– Ох, сегодня перерыв был короткий, у нас было четыре тяжелых случая. Так что я лишь перекусила с доктором Брэдли. Ты его помнишь?

– Помню.

Больше Александр ничего не сказал. Но что было куда интереснее, так это то, что и она больше ничего не сказала.

– Нравится фахитас, Шура?

– Да. Франческа неплохо тебя учит.

После ужина Александр лег на диван, не выйдя на террасу покурить, и продолжал наблюдать за Татьяной. Скоро ему нужно было отправляться за Энтом.

– Ты в порядке? – спросила Татьяна.

– В порядке.

Но никакого порядка не было.

Почудилось ли ему? Ошибался ли он?

Нет, он видел ее радость. Это он не выдумал.

– Иди сюда, – сказал он, садясь.

Она вытирала тарелки.

– Брось полотенце и иди сюда.

– Шура… тебе через пятнадцать минут за Энтом ехать.

– Почему так много слов? Подойди.

Татьяна подошла и встала перед ним, и ее взгляд был нежным, любящим.

Забрав из ее рук полотенце, Александр прижал ее к себе, поставив между своими ногами, его руки скользнули под шерстяную трикотажную юбку, к обнаженному пространству над чулками. На ней были узкий атласный пояс для чулок и тонкие нейлоновые трусики. Подняв ее свитер, Александр прижался губами к теплому животу и молча погладил ее бедра; его пальцы скользили, скользили, становясь все более настойчивыми, пока он не почувствовал, как загорается ее кожа, теплеет…

Когда ее руки обхватили его голову, а ее дыхание ускорилось, Александр уложил ее на диван и слегка раздвинул ей ноги, чтобы видеть, как он ласкает ее бедра. Она уже очень разогрелась. Александр наблюдал за ее лицом, смотрел на ее длинную шею, белые бедра, на тонкие трусики… Он расстегнул передний замочек ее бюстгальтера, и ее грудь обнажилась, и коралловые соски поднялись.

– Шура, пожалуйста…

– Ладно, детка.

Он склонился к ее груди, продолжая гладить. Прошла еще одна дрожащая тревожная минута. И еще одна. Выпрямляясь, Александр прошептал:

– Посмотри на себя… твои соски такие твердые, ты сама такая теплая, мои пальцы касаются тебя, гладят, снова и снова… прямо по краю трусиков… Таня, ты ощущаешь меня?

Она едва шевелилась, с трудом дышала.

– Я могу еще немножко сдвинуть твое белье, вот так, совсем немножко, по дюйму…

Она застонала. Его пальцы не останавливались.

– Ох, Шура, пожалуйста… – Она вцепилась в его предплечья.

– Пожалуйста что? Скажи. Пожалуйста что?

– Ласкай меня, пожалуйста…

– Таня, – прошептал он, – пальцами… или языком?

Татьяна застонала очень громко, и тогда Александр убрал руки. Она открыла глаза, приоткрыла рот:

– О боже мой, Шура,