Разрушенные клятвы - Катарина Маура

Сердце предательски сбивается с ритма, когда он осторожно касается моего подбородка, приподнимая его кончиком указательного пальца.

— Прости меня, Селеста. Прости за каждое слово, которым я тебя ранил. За каждый раз, когда я насмехался, когда дразнил тебя. За все те розыгрыши. За все моменты, когда заставлял тебя чувствовать себя менее значимой, менее умной, менее красивой, менее сильной, чем ты есть на самом деле. Прости за все, что было между нами в детстве. Я слишком далеко зашел в нашем соперничестве.

Он опускает руку и проводит пальцами по волосам — жест, который я видела у него тысячу раз. Он всегда делал так, когда злился или был расстроен. И по какой-то странной причине меня это успокаивает.

Ведь мужчина, стоящий передо мной, кажется мне совершенно незнакомым. Или я просто ошибалась в нем все это время? Так же, как изменилась я, он, похоже, изменился тоже.

— Спасибо, — тихо говорю я. — За извинения. Я не могу сказать, что прощаю тебя, Зейн, потому что ты действительно причинил мне слишком много боли… больше, чем ты можешь себе представить. Но мы больше не дети. И, нравится нам это или нет, мы будем пересекаться в этой индустрии. Лучше оставить прошлое позади и хотя бы попытаться вести себя цивилизованно. Пока у нас вроде бы получается. Так что… да, я ценю твои извинения.

Он поднимает бровь, тихо выдыхая.

— Цивилизованно. Да, — повторяет он тихо, снова взъерошивая волосы. Теперь они стали немного длиннее, достаточно длинные, чтобы в них можно было запустить пальцы

Я прикусываю губу, внезапно охваченная воспоминанием о том, как мои пальцы перебирали его волосы, пока он целовал мне шею, а запах свежескошенной травы наполнял мои ощущения.

Зейн отворачивается, возвращая внимание к сковороде на плите, а я пользуюсь моментом, чтобы рассмотреть его. В нем всегда было что-то властное, и дело не только в фамилии. Но тогда эта аура силы не ощущалась так явно. Если бы он захотел, он мог бы превратить мою жизнь и работу в ад. Раньше он бы так и сделал. Именно этого я и ожидала. А теперь… теперь я не знаю, чего ждать.

— Ты все еще ненавидишь анчоусы? — вдруг спрашивает он, вырывая меня из мыслей.

Я вздрагиваю и смотрю на него. В его глазах вспыхивает что-то странное, что-то… что я не могу разгадать.

— Откуда ты знаешь, что я их ненавижу?

— Приму это за да, — тихо говорит он, ставя воду на огонь и бросая в нее пасту. — Тогда я не буду использовать соус Цезарь для сегодняшнего салата. У меня есть домашний медово-лимонный соус, который, я думаю, тебе понравится.

Откуда, черт возьми, он может знать такую мелочь обо мне? Я почти уверена, что даже Арчер не помнит, что я ненавижу анчоусы, а он, на минуточку, мой брат.

— Может, помочь чем-нибудь? — спрашиваю я, осознавая, что все это время просто пялилась на него.

Зейн бросает на меня взгляд и ухмыляется:

— Можешь зажечь свечи на столе, если хочешь.

Я киваю, спрыгиваю с его столешницы и направляюсь в указанную сторону… и замираю.

Стол уже накрыт. Причем так, что это скорее похоже на сцену из какого-то чертового романтического фильма. Десятки цветов, половину из которых я даже не могу опознать, сверкающая посуда, приглушенный свет. И еще одна деталь…

Он усадил нас не напротив друг друга, как обычно бывает за такими ужинами, а под углом — по обе стороны от угла стола. Так ближе. Почти слишком близко.

Зачем?

Глава 11

Зейн

Удержаться и не смотреть на нее за ужином оказалось сложнее, чем я думал. Когда она застонала от удовольствия, попробовав рагу из ягненка, которое я для нее приготовил, я едва не сполз на колени — будь я не за столом, так бы и случилось. Интересно, что она скажет, если узнает, что я всю неделю доводил это блюдо до совершенства, просто потому что знал — оно ее любимое?

— Если бы я не видела, как ты готовишь, ни за что бы не поверила, что все это твоих рук дело, — говорит она, отложив вилку, ее прекрасные глаза сверкают удовлетворением. — Это даже нечестно, знаешь? Мужчины, которые выглядят так, не должны еще и уметь готовить.

Я моргаю, сердце сбивается с ритма, и я криво улыбаюсь:

— Мужчины, которые выглядят так?

Ее улыбка тут же гаснет, будто она только что осознала, что ляпнула, и ее лицо заливается румянцем.

— Я… я… я имела в виду…

Я смеюсь.

— Рад слышать, что ты находишь меня привлекательным. Это обнадеживает. Особенно в свете моих зловещих планов.

Она приподнимает бровь, забавляясь.

— Вижу, ты по-прежнему держишься роли злодея. Ты же понимаешь, что не можешь быть настоящим злодеем, если не расскажешь мне свой коварный замысел в подробностях, желательно поглаживая какую-нибудь кошку?

Я сдерживаю усмешку и стараюсь не пошлить — слишком уж напрашивается комментарий про то, что я предпочел бы гладить кое-что другое. Вместо этого наклоняюсь ближе, опираясь локтем на стол, а подбородком — на кулак.

— Вот как, моя сладкая Неземная? В таком случае тебе стоит знать, что я намерен предложить тебе десерт, но ты откажешься, потому что не любишь сладкое. Поэтому вместо него я налью тебе десертного вина… и предложу прогуляться.

Она тоже подается вперед, теперь между нами практически нет свободного пространства. Если бы я захотел, мог бы просто взять и поцеловать ее. Прошло столько лет с тех пор, как она в последний раз была вот так рядом, такой расслабленной в моем присутствии. Может, это вино, а может, просто магия этого вечера.

— Зейн, — цокает она языком. — Это совсем не звучит зловеще. Ты теряешь хватку.

Я наливаю ей бокал Москато и протягиваю его.

— Проверим?

Я протягиваю руку, и мгновение мне кажется, что она откажется. Но нет — ее пальцы скользят в мои, и она поднимается с места.

— Вкусно, — шепчет она, отпив глоток.

Я ухмыляюсь и, осмелев, сплетаю наши пальцы крепче.

Она не подозревает, как бешено у меня колотится сердце, когда я веду ее к задней двери. Не догадывается, насколько мне нравится ощущение ее ладони в моей. Сколько себя помню, она всегда заставляла меня чувствовать себя не в своей тарелке. И с годами это чувство только усиливается.

Она замирает, едва мы входим