Хризолит и Бирюза - Мария Озера

Еще я надела короткие кружевные перчатки — нежные, как облако в утренней дымке, они касались кожи с шелковистой осторожностью. И под них, как завершение образа, аналогичную кружевную повязку на шею.

Я встала перед зеркалом — и сдержанно кивнула себе в отражении. Цвет платья усиливал глубину моих глаз, словно вода в чаше, на дне которой прячется весенний турмалин.

— Слишком хорошо, — заметила Криста и тут же потянулась за туфлями. Она обула на меня бежевые босоножки на шпильке и вложила в руку плетёную сумочку. Губы она слегка тронула розовым, как лепестки персика, щеки освежила нежным оттенком, а на глаза положила едва заметную тень, словно туман над прудом на рассвете.

Когда я распустила волосы, прядь за прядью опуская их на плечи, она захлопала в ладоши, как ребёнок.

— Честное слово, я скоро отойду в тень, если ты ещё пару раз покажешься среди верховников, — воскликнула она, вскидывая руки. — Это же надо было уродиться такой красавицей!

Я улыбнулась — не без иронии, ведь в её голосе звучала и горечь, и восхищение, и женская усталость от сравнений.

Мы вместе рассмеялись — и, перекидываясь фразами, будто шарфами, побежали вниз, к машине, дожидавшейся нас у парадного крыльца.

Особняк герцога Маркса предстал перед нами в полном великолепии — белокаменная громада с изысканной тяжеловесностью классического стиля, щедро приправленного барочной причудливостью. Изящные колонны венчали фасад, арки словно приглашали войти внутрь, обещая свет, мрамор и отзвуки камерного квартета. Здание стояло словно высеченное из снега и времени — торжественное, упрямо живущее в эпохе, которая давно ушла.

Вокруг раскинулся ухоженный сад: аккуратные живые изгороди, лаванды и плющ, хвойные линии в глубине — всё говорило о людях, для которых эстетика стала родом власти.

У парадного крыльца уже стояли две машины. Следом за нами к остановке подкатила третья. Из неё выпорхнула — словно ночной мотылёк, вновь потянувшийся к свету — вчерашняя дама в чёрном. Та самая, что накануне была чересчур щедра на шампанское и несдержанные речи.

— О, Никс… — Криста сдавленно процедила сквозь зубы. Я даже уловила, как её плечи вздрогнули от внутренней неприязни. — Эта заноза в заднице. Терпеть её не могу. Смешно смотреть, как она тщится обратить на себя внимание графа Волконского.

— Внимание… Нивара? — спросила я, почти не открывая рта, едва шевеля губами.

— Она мечтает стать его фавориткой. А после — кто знает? Возможно, и женой, — Криста бросила быстрый взгляд на Никс, и, словно укрощая раздражение, пригладила выбившуюся прядь за ухо.

— Женой?.. — мои брови вспорхнули вверх. — Разве такое допустимо? Мне казалось, нас… выбирают. Без всяких браков, без обручальных колец.

— Ты верно рассуждаешь, — нехотя признала Криста. — Но иногда находятся исключения. Если одна из девочек настолько увлечёт мужчину… если он вздумает, что без неё ему недостает воздуха — тогда да, он может предложить… нечто большее.

На миг она замялась. По тому, как сжались её губы, я поняла — за этим следовало нечто неприятное.

— И… герцог Маркс… — выдохнула она почти шёпотом. — Женился на Жизель. Лет двадцать назад, если не больше.

Словно ведро ледяной воды обрушилось на мою спину. Я остановилась. Мой взгляд застыл в точке. Всё вокруг затихло, будто мир затаил дыхание, ожидая моей реакции. Я не чувствовала лица. Лишь холод, ползущий изнутри — ровно, неумолимо.

Перед глазами вдруг встал лабиринт: стены движутся, сдвигаются, поворачиваются, и никакой выход не просматривается. Только ты — посреди, и каждое движение лишь уводит глубже. Невозможность понять, где ложь, где правда, где твоё место. Или есть ли оно вообще.

Где-то внутри — укол. Лёгкий, но острый. Предательство?

Нет… что-то хуже.

Презрение.

К себе.

Глава VI

Мы вошли в коридор поместья Маркса — прохладный, строгий, с полированным до зеркального блеска паркетом и тяжёлым запахом древесной смолы и воска. Из глубины дома к нам вышли горничные в белоснежных передниках, словно вырезанные из фарфора. Молча, с опущенными взглядами, они проводили нас в сад.

Цветы, кустарники, деревья — всё здесь дышало неземной симметрией. Ни одной лишней травинки, ни одного увядшего лепестка. Даже пыль на клумбах, казалось, была выметена с фанатичной тщательностью. Всё было выстроено, как парад войск: анютины глазки и астромерии, густые кусты жасмина, ряды идеально подстриженных самшитов. Пахло сладко, почти приторно, как в аптеке перед обмороком.

Я не могла себе представить, чтобы что-либо могло быть красивее этого сада. Разве что императорский, где аллеи ведут к статуям предков и парфюм растворяется в воздухе от касаний чужих пальцев. Но чтобы пройти его целиком, понадобилось бы ещё больше времени, чем мы истратили с Лоренцом прошлым вечером, блуждая среди фонарей и теней, как двое заблудших гимназистов.

И всё же, как человек с такой дрянной душой мог владеть чем-то настолько прекрасным? Будто бы зло, скрытое за манжетами его сюртука, не имело ни малейшего влияния на мир вокруг. Будто природа сама подчинялась ему — против воли, против смысла.

Среди деревьев, отбрасывающих на траву нежные кружевные тени, были расставлены столы, покрытые безупречно белыми скатертями с вышивкой по краю. За ними уже сидели некоторые гости — чинно, с выправкой, как на живописных открытках из Верхнего города. На столах сверкали хрусталём бокалы, ловя солнце, как зеркальца; в центре каждого стола стояла ваза с яблоками — будто дары какого-то застенчивого бога.

Фарфоровые чайники пускали пар, как миниатюрные паровозы, наполняя воздух влажным, пряным ароматом. Некоторые девочки уже обслуживали гостей — из числа тех, кого привезли из клуба Жизель, но сегодня им велели быть не «девочками», а «барышнями, прислуживающими за чаем». На них надели светло-жёлтые платья, скромные, с оборками, но всё равно глаза их были чересчур прозрачны, а улыбки — натянуты, как струны.

Никс выбрала свою траекторию с намеренной точностью, направляясь прямиком через Нивара, но тот, завидев меня, осторожно опустил чашку в блюдце, как будто его движения имели значение, и чуть наклонил голову в безмолвном приветствии. Плавно, деликатно, как будто между нами и правда было нечто тонкое и невысказанное.

Перехватив его жест, Никс недовольно фыркнула и одарила меня тяжёлым, почти обвиняющим взглядом своих черных, как обсидиан, глаз. Я выдержала этот взгляд, хоть и признаться, куда больше хотелось закатить глаза, развернуться и не видеть её до следующей зимы. Вместо этого — ответная, едва заметная улыбка графу, сухая, но упрямая, как печать на письме.

Я сильнее сжала бумажный пакет в руке, в нём лежал пиджак графа Волконского, и