(не)вернуть. Цена искупления - Анна Гранина

— Нет, пока что телефон вам не дадим. Но думаю, гостя вам будет достаточно.

Он выходит из палаты, и почти сразу на пороге появляется Максим. В моём животе что-то переворачивается, и я быстро кладу ладонь на живот, будто прикрываясь от этих эмоций, которые слишком ярко вспыхивают во мне при виде его.

Макс подходит ближе, лицо его чуть расслабленнее, глаза не такие напряжённые, как раньше.

— Привет, Птичка, — говорит он тихо, привычным низким голосом, и от этого сердца защемляет от воспоминаний.

— Привет, — тихо отзываюсь я, чувствуя, как жар приливает к щекам. Он внимательно смотрит на меня и усмехается.

— Смотрю, румянец уже появился, — он чуть наклоняется ко мне, словно пытаясь рассмотреть меня внимательнее. — И даже улыбка. Это хороший знак.

— Я правда себя лучше чувствую, — отвечаю мягко, чувствуя, как сердце начинает биться быстрее от его близости.

— А как там наша девочка? — спрашивает он осторожно, садясь рядом на стул и снова всматриваясь в моё лицо. — Не беспокоит?

— Всё хорошо, — отвечаю я тепло, чувствуя, как внутри снова всё оживает. — Сегодня после завтрака устроила танцы, а теперь, видимо, спит. Устала.

Он улыбается, и в его взгляде я вижу странную смесь нежности и растерянности, будто он не знает, можно ли сделать что-то, о чём явно думает.

— Можно… потрогать живот? — спрашивает он неожиданно, и от этого вопроса я невольно вздрагиваю.

Замешкавшись на секунду, я понимаю, что моё замешательство не от нежелания, а от неожиданности. Мы слишком долго были друг для друга родными, слишком привычными, чтобы сейчас спрашивать разрешения на такие вещи. Но мы чужие уже полгода, и это всё ещё непривычно. Сложно стереть двадцать лет жизни одним разводом и кучей обид.

— Да, конечно, — наконец говорю я тихо, отводя взгляд, чтобы он не заметил моих эмоций.

Макс осторожно кладёт ладонь на мой живот. Его рука тёплая, чуть шероховатая, такая знакомая, что сердце снова сбивается с ритма. Он замолкает, прислушиваясь к движениям внутри меня. И тут девочка, словно чувствуя присутствие отца, толкается чуть сильнее.

— Она… — он не договаривает, но глаза его загораются таким восторгом, что я снова вижу в нём того Максима, в которого когда-то безумно влюбилась. — Я чувствую её.

Я улыбаюсь, глядя на него и пытаясь запомнить это мгновение навсегда. Момент, когда он впервые ощутил нашу дочь так близко, так реально.

— Я имя ей придумала, — говорю вдруг, тихо, словно это какая-то очень личная тайна.

Он смотрит на меня внимательно, не отнимая ладони от живота, будто не хочет прерывать этот контакт:

— Какое?

— Надежда. Наденька, — отвечаю я, и вдруг моё горло сжимается от осознания того, как много смысла вложено в это имя.

Надежда — это всё, что мне оставалось эти месяцы, когда я была одна в другой стране, когда плакала ночами, мечтая о семье, которую потеряла. Надежда — это то, что держало меня на плаву, когда всё вокруг рушилось. И сейчас это имя кажется таким правильным, таким точным — для неё, для нас всех.

— Надежда, — повторяет он медленно, словно пробуя имя на вкус, и улыбка касается его губ. — Хорошее имя, правильное.

Я молчу, просто смотрю на него, и в груди рождается тихая радость от того, что он понял. От того, что между нами ещё остались нити понимания, пусть и тонкие, но не порванные окончательно.

— Надя Волкова… — он снова улыбается, на этот раз теплее, искреннее. — Красиво звучит.

Я киваю, а в душе снова поднимается странная, щемящая боль, смешанная с нежностью. Хочется верить, что имя станет пророческим, что именно она поможет нам всем снова обрести друг друга.

— Спасибо, что сказал Роме, — говорю я тихо, вспоминая нашу прошлую встречу. — Мне было очень важно, чтобы он узнал от тебя. Чтобы вы оба были рядом.

Он смотрит на меня долго, серьёзно, затем вздыхает:

— Это правильно. Я хочу, чтобы ты знала: я сделаю всё, чтобы вы с ней были здоровы. Что бы ни случилось дальше, я буду рядом, Птичка. И Надя… она будет счастливой. Я обещаю.

Его слова звучат уверенно и спокойно, и впервые за долгое время я полностью верю ему. Верю, что он сделает именно так, как говорит. Что он уже делает это, будучи рядом, держа мою руку, лаская ладонью живот, в котором растёт наша дочь.

— Я верю тебе, Макс, — шепчу я тихо, чувствуя, как слёзы подступают к глазам. — И спасибо тебе за это.

Он молчит, не отводя взгляда. В его глазах — океан чувств, которые не вместить в слова. Он просто сжимает мою ладонь чуть крепче, передавая тепло и уверенность.

— Мы справимся, — говорит он, словно ставит точку в нашем разговоре. — Ради Наденьки. Ради нас всех.

И я киваю, чувствуя, как эти слова становятся моей новой опорой.

Мы справимся. Вместе. Потому что теперь у нас есть Надежда.

Глава 17.

Макс.

Утро выдалось не из лёгких. Обычно я начинаю день с кофе, с больничных коридоров, где лежит Вика, или с дел в министерстве. Но сегодня всё иначе.

Телефон звонит в семь утра, и голос моего начбеза звучит как выстрел:

— У нас проблемы. Я уже в офисе. Жду, Максим Сергеевич.

И я уже знаю: день пойдёт наперекосяк.

В офисе непривычная тишина. Никаких лишних слов — только короткие фразы в динамике рации, щёлканье клавиш и шорох бумаг. Мои люди работают молча и быстро — привыкли, что я не терплю суеты.

Отчёты о поджоге лежат на столе: стопка чёрно-белых снимков и сухие строчки текста, но ясности они не дают.

Я беру верхний лист, читаю: «Неустановленные лица, предположительно местные, следы отсутствуют».

Пальцы сжимаются, бумага мнётся в руке.

— Исполнители — наёмники, — говорит Денис, стоя у окна, спиной ко мне. Его голос ровный, как всегда, но я слышу в нём напряжение. — Местные, с низкой социальной. Работали чисто. Следов почти нет. Камеры слепли ровно на пять минут — как по таймеру.

— Кто