Любовь на проводе (ЛП) - Б. К. Борисон

Это уже рефлекс — выработанный за двадцать лет и три диагноза. Я не позволял себе быть ничем, кроме как «в порядке», пока мама переживала всё, что только можно пережить. Прятать свои чувства от неё стало таким же привычным, как дышать. Стертое, выношенное до мягкости поведение — как старый свитер. Развожу плечи, не давая ей ни единого повода для беспокойства.

— Готовлюсь к эфиру. Вышел подышать, пока есть время.

Брожу по парковке, игнорируя Джексона, Эйлин, Мэгги и — чёрт бы его побрал — Хьюи, который при каждом столкновении бодро показывает мне «палец вверх».

Вся радиостанция ведёт себя так, будто от каждого выпуска зависит наше будущее — и, может быть, так оно и есть, — но, чёрт, как же хочется хотя бы притвориться, что давление не душит. А сделать это невозможно, когда Мэгги каждые пятнадцать секунд орёт в коридоре про судьбоносные встречи и любовь всей жизни. Она даже начала слать мне на почту цитаты из «Гордости и предубеждения»17. Я поставил фильтр на спам.

— Мы слушаем, — говорит мама, и внутри дёргается тонкая струна тревоги.

Я прижимаю кулак к груди, вдавливая костяшки в пуховик. Цепочка на шее впивается в кожу.

— Ты такой молодец. Папа говорит, ты стал вирильным.

Я захлёбываюсь воздухом.

— Кем я стал?

— Вирильным. Ну, когда весь интернет в тебя влюбляется.

Запрокидываю голову и смотрю в безоблачное синее небо.

— Мам, это называется «вирусным». Не «вирильным».

— Как бы там ни было, мы тобой гордимся.

Она замолкает. Я заранее знаю, что она скажет дальше.

— Акадия — на следующей неделе. Как думаешь... может, приедешь?

Делаю паузу в три секунды, чтобы не выдать, насколько заранее подготовил отказ. С семьёй мне проще — порциями. Иначе только и делаю, что волнуюсь. Да и тащу всех вниз.

— Не получится. Завал с шоу, а в прошлый раз, когда я взял выходной, кто-то гонял рекламу хот-догов двадцать семь минут подряд.

— Понятно, — говорит она, стараясь не показать, что расстроена. А я — стараюсь не замечать.

— Я просто решила спросить.

— В следующий раз, — предлагаю.

— Конечно, милый. Я буду рада тебя видеть, когда сможешь.

Это самое близкое к тому, чтобы сказать, что я нечасто бываю у них. И уже этого достаточно, чтобы вина придавила плечи.

— Когда вы вернётесь, я заеду, — обещаю, лихорадочно пытаясь залатать её разочарование. — Включим проектор, посмотрим все фотки. Я захвачу попкорн.

Мама смеётся. Точно так же, как когда я в детстве обнимал её за шею и утыкался подбородком в плечо. Она тогда пахла мылом и книжными страницами. Бумагой и тёплой кожей. Сказками среди ночи.

— К семнадцатому листу ты об этом пожалеешь. Папа в ботаническом раю.

— Когда вернётесь, — повторяю.

По стеклу студии кто-то стучит. Оборачиваюсь и жмурюсь — Мэгги тычет пальцем в часы, потом в дверь. Немой, но весьма выразительный приказ: марш в студию. Хмурюсь.

— Мне пора, мам. Если что-то нужно — звони, ладно?

— Конечно, милый. Хорошего эфира.

Я бы хотел, чтобы он был хорошим. Хоть бы сносным. Но Мэгги требует фейерверков. И, надо сказать, не зря: после интервью с Люси, которое разлетелось по Сети, количество звонков выросло втрое. И ни одного дальнобойщика, признающегося в любви к снекам с заправки и классифицирующего их по степени прилипания к пальцам. Вести эфир стало легче. Веселее. Впервые за долгое время — даже в кайф.

Открываю входную дверь, расстёгиваю куртку и отбиваю подошвами соль о выцветший коврик. У лифта стоит женщина, вчитывается в старый указатель — тот самый, где до сих пор значится стоматология, съехавшая отсюда год назад.

Она хмурится, наклоняется ближе к стеклу, что-то бормочет себе под нос.

— Зубки подлечить собралась?

Она вздрагивает и оборачивается. Каштановые волосы взлетают, пряди падают на плечи. Длинные, почти до поясницы, с чёлкой, спадающей на глаза. Иногда сюда забредают в поисках новостной студии — обманчивый общий паркинг. Но она не выглядит, как журналистка. Потёртые джинсы, поношенные чёрные ботинки, куртка автомеханика на молнии, застёгнутая до подбородка.

— Не совсем, — морщится она, снова косится на табличку. — Похоже, я не туда попала.

— Что ищешь?

— Не корневой канал, — бурчит она, тяжело выдыхает и чуть съёживается. — Хотя, возможно, он был бы не самым ужасным вариантом.

Сую руки в карманы и подхожу ближе. Она высокая, всего на пару сантиметров ниже меня. Ключи в её руках — брелок в виде краба — перекатываются между пальцами. Нервничает.

Мэгги меня убьёт за то, что я болтаюсь в холле, пока она изо всех сил колотит по стеклу, требуя явиться на эфир. Но у этой женщины такое выражение лица, будто она выбирает между жизнью и смертью, изучая давно неактуальный указатель к стоматологу.

— Может… — откашливаюсь. — Помочь чем-нибудь?

Фраза звучит коряво, будто споткнулась на выходе. Но она, похоже, не замечает — всё ещё смотрит в стекло.

— С корневым каналом? — рассеянно уточняет она.

Я смеюсь:

— Поверь, ты не хочешь, чтобы я оказался у тебя во рту.

Именно в этот момент она поворачивается ко мне полностью. Поднимает тёмную бровь. Глаза под чёлкой — светло-зелёные.

— Я хотел сказать... У меня нет медицинской квалификации. Чтобы быть у тебя… во рту…

Господи. Я только что сделал ещё хуже. Как? Как вообще возможно усугубить ещё сильнее?

Отшатываюсь назад. Она смотрит на меня. Я смотрю на неё. И на её губах появляется усмешка. Уголки чуть подрагивают — она сдерживает смех.

Мысленно умоляю о спасении. Пусть хотя бы потолочная плита обрушится и похоронит меня под ковром со старыми пятнами от газировки, которую Эйлин пролила полгода назад.

— Помоги мне, — прошу.

— Я думала, это ты собирался помочь мне.

Чешу затылок:

— А если... начнём сначала?

Она делает неопределённый жест рукой — вверх-вниз, словно вычёркивает неловкий эпизод:

— И пропустим весь этот цирк? Не-а. Уже поздно.

Улыбается. Настоящая, открытая, полная улыбка. И она улыбается мне. А я думаю, какая же она красивая. Голова пустеет. Где-то там, внизу, валяется мой мозг — рядом с пылевыми комками и апельсиновой кожурой.

Мэгги меня убьёт. Странно, что она ещё не выскочила с ведром мандаринов и не начала метать их в меня, требуя вернуться к работе. Обычно я не рискую так близко к эфиру. Но сейчас… не могу сдвинуться с места. Ни шагу. Ни слова толком связать не получается.

— Ну что ж, — прочищаю горло, бросаю взгляд на коридор — там, за поворотом, моя будка. Спасение. Звуконепроницаемое стекло. — Удачи