Я буду сверху - Мария Зайцева

Нет, я все-таки нимфоманка. Ни стыда, ни мозгов, ни моральной стойкости…

– Если фигню, вали отсюда, ищи ту, что не будет нести то, что тебе не нравится.

Шаг назад… Стоп.

За спиной – кровать. Дальше некуда двигаться, комната маленькая совсем! И положение такое шаткое. Неустойчивое.

И Платон такой большой внезапно. Как-то совсем ему в нашей комнатке тесно… Вот и жмется ко мне поближе… Слишком близко. С такого расстояния вижу, как дышит тяжело. Волнуется? Заведен? Все вместе? Жаром от него пышет так, что стоять едва получается!

– Не могу… Мне нравится, когда эта девочка несет фигню… Мне нравится все, что делают ее губки…

И еще шаг.

И все.

Он так близко. Как дышать? Нечем же, совершенно…

Грубоватые длинные пальцы цепляют за подбородок, приходится поднять взгляд, а это опасно! Можно потеряться! Потерять… себя.

– Я прошу прощения, малыш… – не клоун передо мной сейчас, не актер… Парень, серьезный, очень серьезный. Морщинка между бровей напряженная, взгляд чуть болезненный, острый. Платон волнуется. Он ищет слова. Такие, чтоб достучаться, – я немного переборщил… Или много. Мне раньше не отказывали, прикинь? Ты первая.

– И в самом деле, драма… – я едва шевелю губами, настолько они наливаются жаром, горят от его взгляда.

– Нет… – улыбается едва заметно Платон, – не драма… – и наклоняется ниже, заставляя меня проглотить невысказанную удивленную насмешку, – трагедия, блять…

А в следующее мгновение теплые губы прикасаются к моим, и я теряюсь в нежном, самом-самом нежном, самом чувственном поцелуе из всех, что когда-либо приходилось переживать.

Это настолько необычно, учитывая весь напор Платона, который он не стеснялся раньше демонстрировать, что я даже не могу сопротивляться, хотя, на самом деле, еще море вопросов, и я вроде бы не поменяла своего решения, но…

Но он пришел сам. Залез на второй этаж, надо же…

И попросил прощения…

И целует…

И…

И я дура, да…

Но вот как ему отказать?

Глава 15

Платон, если и ожидал отпора, то никак это не показывает. Очень самоуверенный гад. Просто очень.

И теперь, понимая, что я не сопротивляюсь, что податлива и вполне даже благосклонно отношусь к его инициативе, проявляет еще больше напора. Ну и мастерство не пропьешь, естественно.

Я еще днем поняла, что у Курпатова очень даже серьезный опыт в этом деле. И вот теперь лишний раз убеждаюсь. Потому что до встречи с Платоном у меня не было такого, чтоб вообще не помнила, как оказалась голой под мужчиной. А тут словно электричество на мгновение выключили. Раз – мигнуло – и все!

И Соня уже лежит на собственной кровати с раздвинутыми ногами и увлеченно отвечает на развратные, бешеные поцелуи! А куда, простите, делся момент “до”?

И мне бы задуматься над этим серьезным вопросом, а еще над тем, что заниматься сексом в общаге, где буквально в паре метров от тебя дрыхнет без задних ног пьяненькая соседка, вообще неправильно и аморально…

Но тут Платоша мягко толкается двумя пальцами прямо в меня, не прекращая целовать грязно и развязно, и слово “аморальность” приобретает более глубокий, во всех смыслах, смысл…

Я лишь сдавленно ахаю в ответ на каждый сладкий толчок опытных жестких пальцев, выгибаюсь, чувствуя боль и огонь, расходящиеся все усиливающимися волнами кайфа по всему телу.

Платон рычит гневно, отрывается от моих губ, кусает за шею. И одновременно с этим неожиданно мягко прижимает большим пальцем клитор, и… И кто там говорил, что от рук невозможно улететь с этой планеты? Они просто не знали, что по земле ходит это рукастое чудо!

Меня трясет от кайфа так, что не могу сдержаться, вскрикиваю, и Платон тут же, выругавшись сдавленно, торопливо закрывает мне рот ладонью. И таким образом дает полный карт-бланш на стоны и крики! Потому что опыт в запечатывании женских губ у него тоже, судя по всему, гигантский, и ни звука лишнего не вырывается через плотную, жесткую преграду.

– Тихо, тихо, – хрипит он, торопливо выползая из джинсов и надрывая конвертик презерватива, – охереть, ты громкая. Разбудишь эту пьянь.

В этот момент я неожиданно вспоминаю о том, где нахожусь, замираю, и мы с Платоном синхронно поворачиваемся к мирно пускающей пьяные пузыри Верке. Смотрим на нее, оценивая масштаб бедствия, а затем Платон усмехается:

– Хотя, нихрена ты ее не разбудишь…

Цепляет мой подбородок, разворачивая к себе, заглядывает в глаза, неожиданно серьезно и глубоко:

– Не думай лишнего, малыш, – шепчет он, – или, как говорит моя дохера умная сестра-психолог, не плоди сущности. Не хочешь отношений, значит, их не будет.

И, пока я перевариваю сказанное и придумываю, как к этому относиться, закидывает обе моих ноги себе на плечо и мягко двигает бедрами, проникая сразу на всю длину. И это не то, чтоб неожиданность для меня, но сдерживаться все равно не получается. Я опять тихо вскрикиваю, из-за чего на мои губы снова падает тяжелая ладонь.

Глаза Платона оказываются близко-близко, и я завороженно смотрю в расширенные от удовольствия зрачки.

– Тихо, громкая девочка… Тихо… Мы не будем встречаться… – он чуть-чуть выходит, но лишь для того, чтоб с оттягом вернуться обратно. И это ощущение его, такого большого, такого жесткого, правильно очень, невыносимо правильно! Я дергаю пятками, до безумия желая, чтоб отпустил, и тогда я бы всадила ступни ему в задницу, подгоняя! А то медлит что-то!

Судя по понимающим веселым глазам Платона, все он прекрасно чувствует, но навстречу не идет. По крайней мере, так, как мне сейчас хочется.

Опять выходит, перехватывает поудобней лодыжки, устраивая их более капитально на плече, и мягко, так, чтоб каждый сантиметр прочувствовала, движется обратно…

Это так мучительно! Так невыносимо, что пытаюсь протестовать, стонать, бессмысленно двигать руками, но Платон легко преодолевает мое возмущение, наклоняется ниже и шепчет прямо в губы:

– Мы не будем встречаться, красивая девочка… – неожиданно до меня, несмотря на всю пикантность ситуации, доходит смысл его слов и почему-то вызывает возмущение. Это что значит, не будем? А сейчас мы что делаем? А Платон, этот гад, сполна насладившись сменой эмоций на моем лице, добавляет торжественно, – мы просто будем трахаться. Договорились?

И принимается двигаться, постепенно набирая правильный, самый нужный сейчас ритм, в котором я забываюсь и превращаюсь в сладкое малиновое желе, способное только податливо потрясываться в такт.

Ой… Бессовестный циник…

Трахаться, значит…

Просто трахаться…

Вот так трахаться…

И вот так тоже…

Ой…

Да ты мертвого уговоришь…

Вот только я все равно буду сверху.