Волчья ягода - Екатерина Началова

Арей понял намек.

— Чую я, что врешь ты так же хорошо, как ползаешь, перелетный. Раз краситель, раскрашу тебя еще немного, сизорыл... — художник сощурил глаз и примерился. — Для красоты нужна симметрия.

Дрей, который про симметрию слышал мало, с интересом уточнил:

— Почему?

Арей замер с засученными рукавами. Тема красоты его волновала настолько, что он ставил ее в один ряд с охотой.

— Ну у тебя рук сколько, серый?

— Две.

— Ног тоже две. Двое глаз, ушей на одном и том же уровне. Это симметрия. Это красиво.

— Сиськи тоже по две растут... — мечтательно произнес Дрей, соображая о своем, романтичном, и встрепенулся. — Погоди. Хрен же один! Получается некрасиво?

— А по бокам от него?

— А-а-а...

— Не на одном уровне, мастер брехун, — отозвался Таор из-под сосны. Происходящее его забавляло. — Не симметрия. Ты языком бы меньше крутил, и больше работал, а то несимметрично получается.

— Красота не бывает без изъяна! — поучительно продекламировал Арей, погрузившись в теорию симметрии настолько, что даже забыл послать Таора овцам под хвосты заглядывать.

Слушатели качнули головами, то ли с уважением, то ли не желая спорить с настолько творческой личностью. Сохраняя на лице мечтательное выражение, Дрей присел на корточки и посмотрел на свои руки, щупая ими в воздухе что-то симметричное.

Зрители ждали. Арей деловито развернулся на нарушителя и вдохновенно прищурил единственный глаз.

— Бить буду красиво. Но больно, — предупредил.

Глава 11. Пирожки с чаем

Самый злой Волк ушел, и мне стало не по себе, будто толстая колючая стена, ограждавшая меня от алчущей стаи, вдруг исчезла, бросив одну, без защиты. Что-то подобное я смутно ощущала в детстве, когда мама уходила, оставляя меня один на один со всеми чудовищами. Чудовища в моем детском представлении представлялись очень конкретно: это были волки.

Так как наша территория соседствовала с волчьей, нас, детей, волками пугали.

Высунешь нос — откусят нос!

Высунешь руку — откусят и ее!

А выберешься вся — унесут и разорвут на куски!

В сказках волки детей обязательно выманивали тонкими сладкими голосами, похожими на голоса родных. Чтобы не слышать никого, я забиралась под кровать, затыкала уши и не вылезала до прихода матушки, стараясь не прислушиваться и все равно прислушиваясь к каждому шороху. Сейчас забираться под кровать было как-то не солидно, так что я просто прикрылась одеялом, делая вид, что пытаюсь спать, но на самом деле малодушно скрываясь. Спарилась. Уже мокрая, рассердилась на себя.

«Да что со мной, в конце концов?! В дом же не войдут? Не войдут! А я — не выйду»

Вылезла из-под одеяла, залезла пальцем в травяную мазь, принявшись чистить зубы и ходить по комнате. Пока ходила, думала, чем бы заняться. Вспомнив утреннего Таора, который и печь подтопил и обещал новую юбку, торжествующе улыбнулась: признал, что перегрубил. Надо сказать, мне тоже было в чем покаяться — нехорошо применять свои знания во вред, совсем нехорошо. Даже мысленная матушка одобрительно качнула головой в тон мыслям. Похвалив себя за то, что устроила всего лишь колючую кровать, а не жидкий стул, я шагнула к лежанке Таора, чтобы собрать белье.

— Есть кто дома? — услышала знакомый приветливый голос за окном.

«Тиром! Началось...»

В голове мелькнули волки, выманивающие детей из дома. Притихнув, застыла на месте, соображая сделать вид, что никого нет дома, но голос усмехнулся:

— Что молчишь, Аса? Я слышу, что ты там. Или я такой страшный?

— Нет, — вынужденно ответила со всей имеющейся невозмутимостью. — Не такой уж.

— Тогда покажись.

Крыть было нечем. Рассудив, что через окно говорить можно, опасливо приоткрыла ставню, сама не высовываясь. Тиром стоял четко за несколько шагов напротив окна. Светлая рубашка легко колыхалась на ветерке, а лицо было серьезным, озабоченным. Глупо подумалось, что Волк сейчас скажет как в сказке: «Отопри, выходи, я тебе гостинцев принес: петушков, да пряничков». Громко затявкал, зарычал Бояр, но тут же стих — к нему метнулся и погнал большой бурый волк. Я испугалась.

«Придушит щенка?!»

— Он ничего ему не сделает, — проговорил Тиром, издалека заметив мою тревогу. — Отгонит, чтобы не путался под ногами. Как живётся, Аса? Я думал о тебе, беспокоился.

Поразилась. Даже доли притворства не чувствовалось в словах, казалось, что он говорит искренне. Суровая морщинка прорезала лоб. Но я не верила Тирому ни на ноготь, ни на пол ногтя. Таор рассказал о нем достаточно хорошо. Запоминающе... весьма.

— С чего тебе беспокоиться? Ты меня один раз видел.

— Понравилась, — ответил прямо.

И опять без тени фальши. Как он это делает? Я даже позавидовала такому искусству. Стало слегка приятно, хотя все равно не поверила. Уже не маленькая, знаю, что не пирог, чтобы всем нравиться. Да и внешне... Говорили мне пару раз про то, какая я красавица, но со временем я поняла, что это больше дань обычаю, чем правда. Принято восхищаться угощением, принято говорить девушкам, что красивая, об умершем принято хорошо говорить, какой бы ни был... Обычаи.

— Ну, конечно, — саркастично сказала, присаживаясь на сундук у окна. — Небось, ночи не спишь, думаешь обо мне?

— Эту не спал, думал, ты права, — Тиром не помедлил с ответом, чуть улыбнулся, но сразу нахмурился. — Обижает тебя Таор?

Вопрос был сложным, а ответ — неоднозначным.

— Да нет... — соврала, независимо отведя глаза. С ответом я почти не запнулась, но мужчина все равно сильнее сдвинул брови и с досадой выдохнул:

— Врешь же, обижает. Вряд ли сладко, лютый он волк. Небось и не заботится, зверь... Да не бойся, не буду я тебя просить выходить, — добавил с горечью в голосе. — Если не хочешь, не высовывайся. Знаю, что Таор заставляет дома сидеть, а ты слушаешься... Наивная ты, Аса... Хоть понимаешь, почему он не хочет, чтобы ты выходила?

— Потому что уволочь могут, — с намеком, уверенно ответила.

«Такие как ты».

Тиром покачал русой головой.

— Не уволочь, а ему помешать. Не может тебя никто забрать просто так без согласия. Это у людей преступления просто скрыть, а мы все чуем. Таор тебя держит, потому что не хочет, чтобы его планы нарушили. Ты ведь не знаешь... Он — преступник, насильник, — последнее он сказал твердо.

Изобразив на лице неподдельный скептицизм, подняла брови.

— Насильник?

— Да. Все знают.

— Так уж и все.

Нет, я не верила.

— Да, все. Кого хочешь спрашивай. Думаешь, почему он отдельно от всех живёт? С ним никто общаться не хочет, — он зло сплюнул. — Специально тебя пугает, что мы все тебе враги, насильники, охотники. Сказал, чтобы ты во всем его слушалась, иначе снасильничают, да?

Сглотнула, кивать не стала, но мысленно не могла не сказать: «Было...»

Тиром сделал паузу.

— Нарочно пугает, ждёт, хочет, чтобы ты всего боялась. Он присвоить тебя хочет, потому что ни одна Волчица за него не идет. Да из-за таких... люди нормальным Волкам не верят, боятся. Хочешь, вместе в город сходим, спросим любую женщину, кого угодно? Каждая скажет, за что его осудили.

Говорил он так уверенно, что моя уверенность невольно поколебалась. Разве можно так врать без запинки? В груди вдруг стало тяжело и неприятно, будто укололи до крови в живое и сжали. Вслух я язвительно заметила:

— А ты не такой? Порядочный?

— Не святой, — согласился. — Но меня насильником не называют.

Фыркнула, складывая руки на груди.

— И что предлагаешь? Бежать?

— От Волка не убежать, — усмехнувшись, он сразу посерьезнел. — Если сейчас обратишься в управу, пожалуешься, тебе другого назначат...

— Прекрати, — твердо произнесла, обрывая его. — Ничего Таор от меня не хочет. Мне нечего говорить в управе.

Тиром помолчал.

— Прости, если напугал. Думать не могу, что ты с ним тут, что он может... Главное, не соглашайся. Не сдавайся ему, он следы оставлять не захочет, боится, что в управе узнают. Старейшины к земле его живо пригнут.

Вот тебе и великородные! Один одного называет насильником, другой — другого. Кого слушать? Отвечать было нечего. Я отсела от окна, прижавшись спиной к стене, и закрыла глаза, ожидая, когда сложный разговор закончится.

— Аса... — позвал совсем близко и так трепетно произнес мое имя, что я повернулась. — Как увидел тебя, так забыть не могу, понимаешь? Не знал даже, что так бывает...

Осторожно выглянув наружу, обнаружила, что Тиром подошел к избе, прислонился спиной к стене у окна, говоря совсем тихо, глядя куда-то в небо.