Хризолит и Бирюза - Мария Озера

Складывая на край кровати то, что может пригодиться, я сосредоточенно размышляла о нужном: немного еды, пара смен белья, плащ, чтобы укрыться от ветра. И, конечно, книга — единственная подруга в долгой дороге. В карман я спрятала несколько мелочей, которые напоминали мне о прошлом: оберег, платок с вышивкой матери, маленький ключ от старого ящика. Они были якорями, чтобы не потерять саму себя, даже если уйду далеко.

Но пока нужно дожить этот день до конца, не вызывая подозрений. Спуститься на ужин. Сесть за общий стол, смотреть людям в глаза и делать вид, что всё по-прежнему.

Сидя среди горы одежды, я бросила взгляд на своё отражение в напольном зеркале. Где та вечная оптимистка, которая знала, как выжить, улыбалась любой беде, будто это всего лишь игра? Взгляд девушки, с которой я когда-то делилась мечтами о светлом будущем, теперь казался мне чужим и расплывчатым. Никогда не думала, что настанут такие серые дни, когда даже простые решения превращаются в непосильную задачу.

* * *

В этот раз общая трапеза казалась более оживленной. Лазар охотней шел на контакт и казалось, что все разногласия в прошлом. Жизель и Ольгард задавали интересующие вопросы и также активно отвечали на вопросы короля Северного континента.

Угрюмой частью стола все также оставалась молодая половина.

Теперь я входила в их число.

Иден крутил вилку между пальцами, словно оружие, и не отрывал взгляда от собственной тарелки. Казалось, он заперся в крепости собственных мыслей и не собирался открывать ворота никому. Тишина вокруг него была плотной, ощутимой, будто сама вытесняла воздух.

Нивар же сохранял внешнюю сдержанность, ел, как обычно, и даже позволял себе вежливые реплики, но сидя рядом, я видела: его руки двигались слишком старательно, почти механически. Он разрезал еду на крошечные куски — даже веточку кинзы аккуратно изрубил ножом, будто пытался таким образом разрезать и собственное беспокойство.

Я не могла избавиться от ощущения, что над столом нависло нечто невидимое. Казавшаяся гармония была хрупкой, как тонкий фарфор, готовый треснуть от малейшего удара. Нивар смотрел на Лазара слишком пристально, с тем скрытым напряжением, которое человек старается спрятать под маской вежливости.

И вдруг звонкий звук ножа о бокал прорезал гул голосов. Разговоры смолкли. Все взгляды обратились к Идену Герцверду. Он неторопливо поднялся, тщательно отодвинув стул, чтобы избежать лишнего скрежета. Прочистив горло, он обвёл взглядом зал и произнёс:

— Ваше Императорское Величество, — он коротко склонил голову к отцу, затем перевёл глаза на Жизель. — Я хотел бы просить у Вас благословения… и руки Вашей дочери.

На зале воцарилась мёртвая тишина. Любопытство, недоумение, испуг — всё это отражалось во взглядах присутствующих. Жизель приоткрыла рот, но тут же отвела глаза, будто боялась, что её истинные чувства вырвутся наружу. Император задумчиво потер подбородок, и напряжение мгновенно превратилось в невыносимую тяжесть — ведь его слово могло изменить судьбу не только семьи, но и всего государства.

Нивар резко бросил вилку на тарелку. Металл звякнул о фарфор, словно глухой удар колокола. Его лицо, обычно непроницаемое, исказилось, выдавая внутреннюю бурю. На миг мне почудилось, что он тоже поднимется и обратится к отцу с той же просьбой, однако небольшая загвоздка в том, что он был и его отец, мешала этой фантазии осуществиться.

Моё сердце резко поднялось к горлу, дыхание стало неровным. Я, с распахнутыми от ужаса глазами, смотрела на реакцию всех присутствующих. Лазар застыл, словно высеченный из камня, и даже не поднял взгляда на сына. Вокруг него будто сгущались невидимые тени, растекаясь по залу, как чернила по воде. Очевидно, подобного хода он не ожидал.

Пауза в воздухе стала почти осязаемой — плотной, как грубая ткань, которой стянули нам лица. Молчание разливалось по залу, как вязкая смола, поглощая остатки звуков. Я чувствовала, как напряжение становится почти физическим, словно тучи собирались в этом помещении, готовые разрядиться грозой.

У каждого наследника за спиной была своя история, но сейчас они стали лишь свидетелями безмолвного поединка, где каждое движение, каждый вздох имел вес. Воздух слипался, прилипал к коже, и казалось — вот-вот раздастся гром.

Все взгляды, включая мой, умоляющий, были обращены к моему отцу. Он слишком хорошо знал, чем чревато для меня любое соприкосновение с Герцвердами, чем это может обернуться. Но я знала его ещё до того, как узнала правду о нашем родстве. Я знала, на что он способен. И всё же — надежда упрямо шептала, что он не сможет так со мной поступить.

Я ловила себя на желании увидеть вспышку гнева Лазара, услышать, как он резко откажет сыну, назовёт эту просьбу безумием, но он лишь сидел. Молчаливый. Напряжённый. С каждым мгновением его пальцы сжимались в кулаки всё крепче, суставы белели. Он будто сдерживал нечто гораздо сильнее гнева.

А может, это и был их общий план? Заманить меня на их территорию, сделать частью рода, а дальше — действовать, как сочтут нужным. Вирдумлар — это их земля, и формально, оказавшись там, я была бы «отдана» им навсегда.

— Я благословляю этот союз, Дмиден Герцверд, — наконец произнёс отец. Голос его был ровным, но в этой ровности слышалась угроза, как в тихом шелесте стали.

Мир вокруг меня рухнул. В следующее мгновение я срываюсь с места. Стул опрокидывается, вилки и бокалы падают на пол с резким звоном, кто-то восклицает. Я, не разбирая дороги, бросаюсь к выходу.

— Офелия! — крик Нивара прорезает зал, он тоже вскакивает, опрокидывая стул. Шум шагов доносится за моей спиной.

Иден же остаётся стоять. Он убирает руки за спину, медленно проводит языком по зубам и чуть наклоняет голову, наблюдая за всей сценой так, будто она была заранее срежиссирована.

Сердце колотилось так, словно пыталось вырваться из груди, гул его бился о виски. Мысли кружились, как стайка ворон, не давая сосредоточиться. Зачем я позволила себе снова влезть в этот мир лжи и обмана? Все попытки состроить нормальную семью — мираж. Отец радовался обретённой дочери не ради меня, а потому что это было политически выгодно, особенно когда отношения с другой страной держались на тонком льду чужого терпения. Он остался таким же, каким и был. Если и любил когда-то мою мать — то то время прошло. И никакая память, никакая скорбь о ней не помогут мне.

— Офелия! — голос Нивара прорезал воздух, догоняя меня у массивной двери. Я толкнула створку, чувствуя, как ледяной ветер с метелью бьёт