Соблазн в мегаполисе - Виолетта Рей

Наступила долгая пауза. Оба понимали, что их чувства оказались пленниками социальных условностей и семейных долгов. Как часто бывает в жизни, особенно в Париже, громкой своей жизнью поглощающем тысячи неприкаянных судеб, любовь оказывается в положении пленницы, не имеющей сил противостоять давлению света.

В ту ночь они сидели у затухающего камина рука об руку, в тишине, прерываемой лишь удушливыми вздохами. Казалось, мир стремился разорвать их связь, которая началась с такого невинного любопытства из окон напротив. Уходя, Пьер оставил у дверей скромный букет сиреневых анютиных глазок – тот самый, что однажды заметил в лавке, когда впервые подумал о незнакомке за стеклом.

Через два дня он уехал на север, имея лишь слабую надежду, что однажды сможет вернуть себе это счастье. Амели осталась в своём доме, окружённая молвой и призрачными воспоминаниями. Её окно перестало светиться по ночам, и лишь изредка в сумерках видели её силуэт, неподвижно стоящий у стекла, словно всматривающийся в пустоту.

Годы спустя, уже став начальником небольшого финансового ведомства в провинции, Пьер не раз вспоминал нежное сияние её глаз, ту тихую музыку, звучавшую из окна напротив. Он хранил в тайном ящике под бумагами ту самую записку с изящным почерком, исписанную аккуратными строчками. Порой ему казалось, что в шуме парижских улиц, в безмерной суете и бесчисленных зеркалах светского общества, они с Амели были ближе друг другу, чем тогда, когда тайна стала явью. И всё же он не жалел ни об одной минуте, проведённой у того окна, где некогда родился и вспыхнул их общий свет – свет, который невозможно затмить пылью времени.

Как бывает в лучших романах, этот свет остался с ними обоими, незримо храня воспоминание о коротком, но истинном счастье, возникшем благодаря простому случаю: двум окнам, выходящим друг на друга. И пусть обстоятельства разлучили их, любовь, рождённая под покровом парижских сумерек, навечно продолжала жить в их сердцах и затерянных строках, написанных некогда из окна напротив.

Этажом ниже

Я помню тот день, словно он выжжен в памяти раскалённой печатью. Тогда я только прибыл в город, о котором столько слышал – величественный и одновременно отталкивающий, он тянул к себе призраком успеха и тусклым отблеском прожитых историй. Мои дела, а вернее сказать, остатки моих прежних планов, привели меня к ветхому дому на окраине центрального квартала. Это было высокое здание, с облупившейся краской на стенах, с чудовищно скрипучими лестницами, до ужаса холодными в ночи, но удивительно приветливыми днём. В нём чувствовалась своя, какая-то почти колониальная древность, смешавшаяся с новым временем мегаполиса.

– Будьте осторожны по ночам, молодой человек. Здесь бывает всякое… да и прошлые жильцы… – Он замолчал, прикусив губу, и, не закончив мысль, отвернулся.Ключи от квартиры на верхнем этаже мне передал морщинистый консьерж по имени Фома. Он говорил тихо и странно косился на меня, будто вымерял глубину моей души. Стоило мне только получить связку ключей, как он многозначительно сказал:

Я счёл слова Фомы очередной байкой, коих полно в старых домах. Здесь любят рассказывать истории о былой роскоши, страшных трагедиях и призраках, бродящих по коридорам. Однако уже тогда, в его взгляде, я уловил затаённую тревогу.

Когда я поднялся на свой этаж и вошёл в квартиру, меня сразила тягостная атмосфера одинокой комнаты под самой крышей. Высокие потолки, потерявшие некогда роскошную лепнину, и узкие окна, выходящие во внутренний двор, где царили полумрак и сырость, задавали настроение. Я прошёлся по комнатам, прислушиваясь к тихим шорохам. То ли ветер скользил по чердаку, то ли сами стены выдыхали воспоминания о прежних хозяевах.

Первое время я почти не слышал соседей. Лишь иногда, когда город уже погружался в ночь, снизу, с этажа ниже, до меня доносилась странная музыка – отдалённые аккорды и слабый стук, возможно, от рояля, хотя и играл он как будто с перебоями, словно в раздумьях. Сама мелодия выходила смутной, тревожной, похожей на вздохи заплутавшей души. Я не знал, кому она принадлежит, и думал, что, может, это просто гулкие звуки от соседнего подъезда.

Так прошла неделя. Мои дела в городе не складывались. Я скитался по улицам в поисках работы или хотя бы знакомых, кто помог бы устроиться. Но мегаполис оставался равнодушен к моим усилиям. Он открывал двери лишь тем, кто владел особым ключом к его сердцу – деньгами, связями или непробиваемой наглостью. У меня же не было ни того, ни другого, ни третьего.

Однажды вечером, вернувшись домой, я услышал резкий шум, доносившийся с этажа ниже. Это было похоже на звук уронили тяжёлый предмет, а затем – тихие приглушённые голоса. Я остановился перед дверью в свою квартиру, прислушался. Голоса звучали сбивчиво, будто хозяева спорили или были в отчаянии. Снизу до меня внезапно донёсся женский вскрик – короткий, как сполох молнии. Я вздрогнул: странное беспокойство пробралось в душу. Но за стенами этого старого дома многие чувства превращались в эхо, в неясный шёпот. Я осторожно позвонил в дверь соседей, однако никто не открыл. Тогда я поднялся к себе, так и не выяснив, что произошло.

В ту же ночь я проснулся от мягких ударов по батарее. Металлический звон в ночной тишине звучал настойчиво – дзынь-дзынь, – словно призыв или кодовая сигнализация. Я встал с кровати, подошёл к окну. Внизу пустынный двор хранил свои вечерние тайны, лишь чей-то стонущий кот пролезал под аркой. Я поглядел на батарею, на окна соседей напротив. Никто не подавал признаков жизни. Звук прекратился внезапно, а я остался со странным чувством, будто со мной пытаются связаться из иной реальности.

Она смотрела так, будто пытается понять, можно ли мне доверять. Потом коротко кивнула и прошла дальше, а я остался на площадке, прикидывая, не она ли скрипела рояльными аккордами по ночам и не она ли кричала?Утром, спустившись по лестнице, я столкнулся с женщиной лет тридцати. Тонкие черты лица, волосы, собранные в строгий пучок, и глаза – тёмные, чуть усталые. В них жили одновременно страх и мягкая решимость. Она прижимала к себе папку с какими-то чертежами