Босс для Белоснежки - Алёна Амурская

Глава 17. Тихий тест на искренность

Я замираю. Меня охватывает странное, теплое волнение.

Этот голос словно обволакивает изнутри, проскальзывает по спине, пробуждает что-то очень давнее, очень женское. Он говорит моё имя так, будто знает меня дольше, чем я себя. Где-то в другой жизни, в параллельной реальности.

Набравшись духу, поднимаю глаза на мужчину за столом.

Батянин сидит, откинувшись на спинку кресла, спокойно и властно. Точеное мужественное лицо — словно из затененного мрамора, только живое. Чёткие линии, холодная красота.

И этот шрам… я четко вижу его, как в тот первый раз на парковке.

Он пересекает правую щеку и веко, истончаясь и уже почти невидимо уходя вверх, и я опять не могу отвести от него глаз. Слышала уже не раз, как мои коллеги-женщины из такого же офисного планктона, что и я, шептались о том, что он жуткий. Нет у них точно что-то не так со зрением.

Как он может быть жутким, когда так завораживающе подчеркивает мужественность этого великолепного лица? Придаёт его облику что-то опасное и притягательное. Мне кажется, что я смотрю не на дефект, а на некий знак избранности этого выдающегося мужчины. Смотришь, и внутри что-то аж разгорается… полузабытое, нежно-томное и очень, очень женское…

Его шрам — как метка человека, который способен управлять мирами и преодолевать любые опасности.

Словом, я снова допускаю ту же глупую реакцию. Стою и таращусь на него с приоткрытыми губами, как голодная кошка при виде сметаны. И испытываю острое желание рассмотреть его поближе. А еще лучше — потрогать.

Что за черт…

Мысленно выдаю себе оплеуху, изо всех сил стараясь придать своему взгляду более деловую окраску. Но, кажется, к моему величайшему стыду, Батянин уже просек мои истинные эмоции. Я уверена. Потому что его губы чуть трогает тень слабой усмешки. И острый взгляд его черных глаз, пронзающий до костей, становится мягче.

Я наконец вспоминаю, что надо ответить на его приветствие. Но в горле, как назло, сухо, как в пустыне.

— Доброе утро… Андрей Борисович, — бормочу сдавленно.

Батянин чуть приподнимает бровь.

У него до сих пор такой пристальный, какой-то… исследующий, что ли… взгляд, что я не знаю, что и думать. Такое впечатление, что он изучает не просто моё лицо, а мою реакцию на него. И я вдруг интуитивно понимаю: он не из тех кто верит первому впечатлению, и потому всё еще по инерции ждёт чего-то.

Может, слабой тени хотя бы какой-то общей дискомфортной неловкости, которую привык наблюдать?..

Или того, чего женщины обычно не показывают слишком явно — вроде тщательно скрываемого отвращения, — а он умеет считывать между строк, когда они выдают себя какой-нибудь предательской микромимикой?..

Вот и гадай теперь, чего он так внимательно сверлит глазами, как будто хочет вывернуть мой мозг наизнанку.

— Присаживайтесь, — говорит он наконец после паузы, во время которой я успеваю мысленно прожить половину своих лет заново.

Я осторожно сажусь со смутно-острым чувством странной хрупкости этого момента. И понимаю, что вся сжалась при этом. Только не от страха, а от непонимания, что вообще всё это значит и к чему приведет. Даже не пытаюсь строить из себя равнодушную. Не могу. Потому что он слишком впечатляет и волнует меня.

Как это вообще понимать, если взрослая женщина, мать-одиночка, в добровольно-принудительном порядке заглядывает в кабинет чисто поздороваться…

А тут… он. Этот загадочный генеральный директор корпорации “Сэвэн”, который приглашает сесть и молчит.

Батянин просто смотрит на меня, а я чувствую себя одновременно голо и защищённо. Неуютно и хорошо. Глупо… и невероятно женственно. Какой-то невероятный парадокс противоречивых ощущений…

Я тоже молчу и не пытаюсь прервать момент. Потому что чувствую в нем что-то такое, отчего внутри становится тихо. Как в юности, когда еще умеешь верить в чудо.

— Вас удивило моё приглашение? — вдруг спрашивает он.

— Немного, — отвечаю уклончиво. Хотя на самом деле было бы точнее сказать, что меня будто током слегка оглушило. Но, думается, это и так видно по лицу.

— Акулов сказал, что вы хорошо справляетесь. Я хотел познакомиться с вами лично.

Красивый низкий голос снова прокатывается по мне, как волна. И я снова ловлю себя на том, что хочу слушать его ещё. Чтобы говорил, что угодно. Хоть погоду комментировал. Хоть расписание обедов.

— Благодарю. Очень неожиданно, — отвечаю я, стараясь улыбнуться.

Он чуть склоняет голову набок.

— Слышал, у вас непростая ситуация, — произносит он почти небрежно, как бы вскользь. — В день вашего собеседования Давид Олегович сообщил, вы на одном пособии воспитываете двух детей.

— Ну… да, бывает, — произношу я немного невпопад, стараясь не придавать вопросу особого значения.

— Немногие выдерживают такой груз ответственности, — бросает он и смотрит пристальнее, — Особенно в одиночку.

Я не знаю, как на это реагировать. Благодарить? Промолчать? Притвориться, что не услышала?

В итоге я просто растерянно киваю. И всё. Потому что всё слишком странно. Сейчас я уверена на все сто процентов, что он всё обо мне узнал от Акулова, потому что это именно он звонил ему в день собеседования.

И следующие же слова Батянина подтверждают мой вывод:

— Мы с Давидом Олеговичем тогда посовещались и сочли необходимым, чтобы корпорация пошла вам навстречу.

Я замираю.

Ах вот оно что… так это жалость. Или интерес? Или и то и другое? Нет, точно жалость. Батянин видел меня на парковке, случайно набрал в самый роковой момент номер Акулова… и опять же случайно тот ляпнул про претендентку-разведенку. Вот Батянин и пожалел меня.

Только насчет “мы с Давидом Олеговичем” явно притянуто за уши.

Знаю я это вечное начальственное: “Мы посоветовались, и я решил”. И в моей памяти еще свежо, как на собеседовании Акулов унижал и оскорблял меня под маской вынужденного отказа. Он бы в жизни не стал ничего такого советовать! Значит, Батянин просто пожалел меня и подумал — с корпорации не убудет, пусть работает.

Может, настроение у него в то утро было хорошее, а может, он иногда включает режим альтруиста, кто его знает. Вот и отдал приказ… это ясно, как дважды два.

Что ж… я не гордая. От чужой жалости шарахаться не стану, когда дело касается благополучия моих детей. Его жалость даже приятна. И от нее почему-то… щемит сердце.

Глава 18. Его голос

— Надеюсь, вы быстро освоитесь в корпорации, Елизавета, — говорит Батянин, так и не дождавшись от меня ответа.

Его бархатный глубокий голос прокатывается по моей спине приятной вибрацией, и я вдруг ощущаю, что у меня колени подрагивают. Опять же