Босс для Белоснежки - Алёна Амурская

Я ещё чувствую на ладонях мокрый холод от дождя и гладкую поверхность скотча на коробке, когда мне отвечает не моя девочка из коммуналки, не та, что сидела по ночам на кухне и молчала, глядя в окно, а ее измененно-низкий, странно чужой голос. Угрюмый и настороженный, как фальшивая нота в песне.

— Тише! — шикает она. — Никакой Яны больше нет, забудь о ней. Пожалуйста!

Она определенно чего-то боится. И кажется, я даже знаю, чего именно. Я приглушаю голос: уличный воздух расплющивает звуки, и всё равно кажется, что нас слышит весь проулок.

— Почему? — губы у меня сухие, слова выходят шёпотом сами собой. — Это из-за того здоровенного мрачного мужика, который к нам однажды в гости приходил? Твоего начальника?

…Это было спустя, наверное, неделю после того, как Яна исчезла — тихо, как кошка с подоконника.

В то время после развода я металась, как белка в колесе, между детьми, рынком, коммуналкой и этим полуразобранным домом. И мне всё казалось, что бегаю я по мосткам над водой. Стоит оступиться, утону без шума. И тут — стук в дверь. Не такой, как у соседей: не торопливый, не нервный. Дважды — будто перед фактом поставил, что пришёл; а третий у него вообще прозвучал как точка.

Я открыла и увидела его.

Высокий, мрачный, в темном пальто, а взгляд спокойный, как лезвие ножа в магазине: лежит себе на прилавке, никого не режет… пока не возьмут. Я до сих пор помню, как ладони тогда вспотели. Рядом с ним позвоночник сам тянулся «по струнке», сухость моментально проступала в горле, как от мороза. Когда мужчина такого гнетуще-равнодушного типа смотрит на тебя, ты волей-неволей чувствуешь себя маленькой и ничтожной.

Он не хмурился, не повышал голоса. Просто смотрел, и от этого мне было не по себе. Я тогда ещё подвинула ему стул — глупость: как будто у меня могли быть стулья, на которых такие люди сидят. Он не обращал внимания на мою суету и стоял. А потом, когда я чай ему предложила по привычке быть вежливой, он равнодушно сказал: «Не заморачивайтесь формальностями, Лиза. Где Яна?»

И вот это его «Лиза» прозвучало так, будто он знает обо мне уже всё. Досконально. Как будто держит в руках подробное досье с моей фамилией, моими ежедневными маршрутами и пометкой, сколько денег у меня в кошельке.

Короленко спрашивал чётко: с кем она общалась, куда ходила, не замечала ли я, что кто-то интересовался её делами. А потом совершенно без выражения поинтересовался, не знакома ли я с кем-то по фамилии Мрачко.

Фамилия показалась мне смешной, как прозвище из двора, я даже чуть не фыркнула. Зато ему смешно не было. Он смотрел так тяжело, что я моментально посерьезнела и старательно перебрала в голове всех случайных знакомых. Но Мрачко у нас точно не было.

В итоге я растерянно пожала плечами, а он поднялся и напомнил ещё раз: «Это не ваша забота, в любом случае. Забудьте обо всем.»

И всё.

С той встречи у меня осталась странная, тяжелая уверенность: он не просто «начальник», не просто «мужик с каменной мордой». В том, как он спрашивал, была не работа, а какая-то личная боль, которой он не позволял выйти ни на миллиметр. И от этого становилось ещё страшнее. Я закрыла за ним дверь, а потом долго сидела на табурете, гадая, что произошло с Яной, и вздыхала.

Прямо как сама Яна сейчас.

Она вздыхает коротко, как человек, который слишком вымотался морально от всего и теперь экономит дыхание даже на словах.

— Не только…

По другой стороне улицы кто-то медленно тащит пакеты из магазина. Пакеты шуршат, и шорох этот остро бьёт по нервам. Я замечаю, как Яна опускает голову ещё ниже, пряча лицо под капюшоном, и понимаю: сейчас главное — не дать нам обеим превратиться в два столба под осенним ливнем. Надо сказать что-то громкое и обыденное, что прикроет нас обеих. Просто на всякий случай, если это так важно для Яны.

Я хватаю ее за рукав дождевика и почти силой втягиваю внутрь, за калитку. Затем немедленно повышаю голос до буднично-ворчливого:

— Так… не буду расписываться в получении, пока свой миксер не проверю лично! А то знаю я, как вы иногда впариваете доверчивым клиентам бракованный товар! Глаз да глаз за вами нужен…

— Лучше бы мне не заходить… — бурчит Яна, но переставляет ноги через порог покорно, как человек, который давно привык терпеть и холод, и жар, лишь бы не вмешивались.

Гриша, наш полковник в перьях, стоит в проходе глыбой белого характера, шипит «ш-ш-ш», но на меня косится понимающе: сама хозяйка тащит добычу домой — значит, пропускаем.

Я изнутри закрываю калитку, и дождь вместе с липкой уличной тягучестью остаётся там, где ему место — за деревянной доской с облупившейся краской.

— Детей сейчас дома нет, никто тебя не увидит, — говорю ей уверенно. — Садись, чаю хоть выпьем горячего, с малиновым вареньем. А то, если работаешь в такую погоду на улице, то и простудиться недолго.

— Ничего, как-нибудь переживу.

Вот ведь упертая. Стойкий оловянный солдатик, блин. А ведь ей реально надо отогреться, а то, того и гляди, простуду подхватит.

— Садись, говорю! У тебя же губы совсем побледнели…

И только когда она послушно опускается на наш старый скрипучий стул у стола, я позволяю себе расслабиться.

Тихо радуюсь, что кухня у меня хоть и маленькая, но в такой промозглый день особенно тёплая. На подоконнике в жестяной банке стреляет листиками базилик, на плите посвистывает чайник. А котёнок, наш Капитан Хвост, осторожно высовывает нос из коробки — шмыг-шмыг, принюхивается к чужому запаху. Затем, решив, что пришелец не страшнее гуся, чихает и снова укладывается клубком.

Я ставлю чашку чая перед Яной, затем машинально пододвигаю сахар и ложку. С грустью замечаю, какой тонкой кажется ее шея, да и лицо заметно осунувшееся. Мокрые от дождя ресницы слиплись, а глазищи такие насторожённые, прямо как у оленёнка, готового в любую секунду сорваться с места.

— Он тебя искал, — говорю ей прямо, решив не тянуть с тем, что жгло язык. — Мужик этот с каменной мордой. Чуть душу из меня не вытряс. Отстал только после того, как узнал, что я о твоей пропаже заявление собралась в полицию писать. Но он сказал, что это не моя забота и мне не следует лезть не в свое дело. Знаешь… нехорошим тоном таким сказал. Вот я и поостереглась. Толком ведь ничего и не знаю о тебе.