Вернуть жену любой ценой - Анна Гранина

– Что ты тут делаешь? – громко бужу его.

Мирон зевает, потягивается и хрустит шеей, недовольно стонет. Облизывает губы и наконец открывает глаза. Тоже осматривается, будто не сразу понимает, где он.

– Ты обещал спать на диване! Какого черта ты тут делаешь.

– Диван, сука, слишком проваливается. Спина затекла, не мог уснуть, – растирает лицо ладонями. – Кровать большая, я даже если руку вытяну, тебя касаться не буду.

– Еще бы касался!

– Имею право, жена.

– Ничего ты не имеешь. У нас другие договоренности.

Бесит его спокойствие. Бесит, что договорились, а он меняет условия сам. Как ему хочется.

– Раз уж разбудила меня, пойду на пробежку. Можешь отдыхать дальше.

Мирон скидывает одеяло, я тут отворачиваюсь. Ни в мыслях, ни на яву, я не хочу смотреть на него, как на мужчину.

Отворачиваюсь, закрываю глаза.

По звуку он переодевается, хлопает дверью и оставляет меня одну.

А у меня в груди все еще что-то сжимается. Сон этот все еще ворочается в голове: моя свадьба, лица родителей, Зоя на ногах, тот мальчик, ведущий Пашу ко мне. И Света с ее злым взглядом.

Что это за сны вообще? К чему? Сначала Паша, тянущий ручки, теперь это – свадьба, два мальчика, как будто прошлое и настоящее столкнулись.

Это просто сон. Но он кажется таким реальным и важным.

Просыпаюсь от стука на кухне. Вот теперь точно пора вставать. Быстро принимаю душ, переодеваюсь. На кухне пахнет кофе и блинчиками – Вера уже хлопочет у плиты. Улыбается мне, ставит тарелку с завтраком, но я едва киваю.

Стук двери. Оборачиваюсь. Мирон вернулся с пробежки. Влажная футболка на груди, вспотевшие волосы. Стягивает кроссовки и идет мимо кухни.

– Вер, сделай мне коктейль.

Или все же на ЗОЖе?

Впихиваю в себя блины, запиваю кофе. Просто из уважения к Вере, что старалась.

– Ада, я хотела выходной на завтра взять, вы не против?

– Нет, конечно, может, Мирона предупреди.

– Хотела у тебя сначала спросить, все же ты тут хозяйка.

Да какая я хозяйка…

Мирон выходит к нам минут через десять, уже в своей идеальной рубашке, волосы чуть влажные после душа. Пахнет, как “майская роза”.

Садится напротив. Я стараюсь не смотреть на него, но его присутствие давит, как воздух перед грозой.

Вера дипломатично оставляет нас.

– Мы сейчас едем в детский дом, – потягивает протеиновый коктейль, – потом в школу приемных родителей. В пекарню поедешь позже.

Я замираю с вилкой в руке.

Детский дом. Паша.

– Зачем?

– Я хочу познакомится с ребенком. Все же как-никак, но это будет мой сын.

Он замирает. Я замираю. Смотрим друг другу в глаза.

Он же не думает, что это все всерьез и так можно что-то вернуть. Но вслух не говорю, не хочу даже мысль такую допускать.

Мы едем в детский дом, и я бездумно смотрю в окно, сон все еще ворочается в голове – мой погибший мальчик, ведущий Пашу ко мне, его слова: "Пускай он будет с вами". Это знак, что надо отпустить его?

Я сжимаю пальцы, чувствуя тяжесть кольца, которое снова надела перед выходом.

Мы заходим в детский дом, тетя Маша встречает нас в своем кабинете.

– Ада, – устало улыбается мне.

– Теть Маш, это Мирон, мой муж, мы хотим усыновить Пашу.

У нее округляются глаза. Она все про меня знает, но и все понимает. Вопросов глупых не задает.

– Конечно, но ты же знаешь, вы не единственная семья.

– Я знаю.

– А можно мне их контакты, я бы хотел поговорить с ними, – уверенно спрашивает Мирон.

– К сожалению, эту информацию нельзя раскрывать.

– Подскажите, может быть вам надо сделать где-то ремонт или купить новый инвентарь? У меня есть небольшой фонд, я мог бы выделить оттуда средства на такое благое дело, – спрашивает с непроницаемым лицом, как будто предлагает ей кофе выпить.

Она задумывается. Сомневается.

– Пару минут мне дайте, я попрошу, чтобы Пашу привели.

Отодвигает от себя Пашино дело в нашу сторону, поднимается и выходит из коридора.

Мирон берет папку и фотографирует контакты этих людей.

– Перешли мне, я тоже хочу с ними поговорить.

– Не надо, – кивает мне, – я сам.

А когда за телефоном, чтобы самой тогда снять, захлопывает папку.

– Слушай, я знаю, что надо делать, не лезь, хорошо?

Ненавижу.

Дверь приоткрывается, и с тетей Машей входит Паша, держа в руках плюшевого мишку.

Его большие испуганные карие глаза быстро находят меня, и он бросается в мою сторону. Я присаживаюсь на корточки и обнимаю его.

Прижимаю к себе его теплое тельце

"Мамочка", – шепот из сна и мое сердце тает, как воск. Паша должен быть с нами.

Я глажу его по голове, не в силах отпустить.

Мирон откашливается, напоминает о себе и встает, приседает рядом, смотрит на Пашу.

– Ну, привет, парень, – улыбается ему и протягивая руку. – Я Мирон.

Пашка смотрит на него, чуть хмурит брови, будто изучает. А потом тянет свою маленькую ручонку, как настоящий мужичок, и говорит:

– Паса. – Его "ш" мягкое, почти не слышно, и это так трогательно, что я не могу сдержать улыбку.

Они жмут руки. А у меня внутри все переворачивается. Я вижу что-то большее. Как будто мой потерянный сын из сна смотрит на нас и улыбается, благословляя.

Горло сжимается, слезы подступают, но я моргаю их прочь. Я не отдам его никому.

Паша и Мирон. Мой мальчик и человек, с которым я связана только штампом.

– Ада, а ты своему мужу все рассказала о здоровье ребенка?

– Я не успела, – оправдываюсь, хотя по правде, я хотела сказать позже.

– А что у него со здоровьем?

– У Паши проблемы с почками. После аварии он был в тяжелом состоянии. Потерял одну почку. С оставшейся… нужно наблюдение, лечение. Но это не угрожает жизни.

Я сглатываю ком в горле. Мой мальчик, такой маленький, а уже столько пережил.

– Это не проблема.