Проданная драконом, купленная Смертью - Кристина Юрьевна Юраш

горле стоял ком, глаза жгло. Я хотела кричать, бить, царапать — но магия брачных уз держала меня на месте, как невидимые цепи, впаянные в кости. Я не могла уйти. Не могла даже прикрыть грудь руками.

— Тридцать! — заявил некрасивый мужчина в пурпурном камзоле.

— Меня не интересует больше твоя судьба, — прошептал муж. — Ты знаешь, как я мечтаю о ребенке. О наследнике. Или наследнице. И всё равно сделала это! Яд нашли в твоей комнате!

— Это ложь! — прошептала я, чувствуя, как меня начинает трясти.

— Ложь — это то, что ты сейчас говоришь!

— А давай не будем ее продавать? Пусть моет полы, — пропела Мелинда, поглаживая живот. — Если уж не может родить — пусть хоть руки пригодятся.

Она сидела в первом ряду, как мать будущего короля, в розовом нежном платье, с руками, обнимающими живот. Её лицо сияло. Глаза — полны триумфа.

— Ладно, — сказала она, — пусть будет тридцать один. Всё-таки она еще не совсем высохла. Как-нибудь справится.

Мне казалось, что кто-то вырвал мою душу и выставил на продажу вместе с телом.

— Сорок!

— Пятьдесят! — перебил старый барон. — И то… дороговато! Не хочу, чтобы кто-то отравил мою любовницу!

Муж усмехнулся.

Он стоял у помоста в парадном камзоле, с бокалом вина в руке, как будто наблюдал за распродажей скота на ярмарке.

— Видите, какая исполнительная? Ни слова не скажет. Ни шагу не сделает. Идеальная служанка для тех, кто любит тишину.

И в этот момент, когда граф снова вытер сапоги о моё платье, когда Мелинда засмеялась, когда зал хохотал над моим позором… «О! Не усердствуйте, наш дорогой противник моды! Сейчас все присутствующие женщины на вас сильно обидятся!» — послышался смех.

Это платье шили три месяца. Швы, как обещания. Звёзды — как надежды. Теперь — грязь на шелке. Как и я. Как и всё, во что я верила.

Я молилась.

Не вслух. Не на коленях.

Шепот молитвы был где-то в груди, где еще теплилась искра жизни:

«Лучше умереть. Лучше исчезнуть. Лучше стать ничем, чем стоять здесь и чувствовать это. Забери меня. Смерть… только забери. Забери меня… Только забери… ».

На мгновение мир потемнел.

Не от слез. Не от обморока.

Я вдруг увидела себя сверху — маленькую, дрожащую, с веревкой на шее, окруженную смеющимися тенями.

Зал стал глухим, голоса — эхом.

А потом — рывок.

Я снова была в теле. Колени подкашивались. Сердце колотилось, будто пыталось вырваться.

«Что… со мной?» — мелькнуло в голове. Но не было времени думать.

Дверь распахнулась — не скрипнула.

Не открылась.

Вырвалась из петель, будто сама тьма решила вступить в игру.

Холод ворвался в зал — не зимний, не ночной. Это был холод конца. Холод, что леденит душу, а не кожу.

Смех оборвался.

Дыхание замерло.

Даже Абертон опустил бокал. Его глаза — ледяные, как всегда — теперь были полны недоумения. И… страха? Нет. Не может быть. Он же дракон. Он же богат. Он же — все.

А потом появился незнакомец.

Он шел по центру зала — медленно, с достоинством, которое не требовало ни свиты, ни короны. Черный плащ, обшитый черными розами, шелестел, словно крылья ночного хищника.

Белоснежные волосы — как лунный свет на могиле — спадали на плечи, обрамляя лицо, будто сошедшее с древнего гравюры.

Вокруг глаз — причудливые тени, словно черные слезы потекли на бледные щеки.

Я увидела, как в глубине его светлых глаз, когда он посмотрел на меня, мелькнули серебряные искры, будто звезды над заброшенным кладбищем.

Я не знала, что это значит. Но сердце сжалось — не от страха.

От узнавания.

И эти глаза смотрели прямо на меня. На меня. Только на меня.

В них не было пустоты, как у Абертона. Там была голод. И что-то… личное.

Я почувствовала, как по коже побежали мурашки — не от холода, а от странного, почти интимного ощущения: он знает меня. Лучше, чем я сама.

Незнакомец был красив. Ужасно красив. Как будто сама смерть решила надеть парадный камзол и поиграть в аристократа.

И я поняла.

Это — Смерть.

Не метафора. Не символ. Не призрак.

И он пришел за мной.

Глава 1. Смерть!

Лакей — тот самый, что до этого подносил вино и кривлялся перед герцогом — шагнул навстречу незнакомцу, выпрямив спину, надуваясь от важности:

— Господин! У вас есть пригласительный? Без него вход запрещен! Мы не можем позволить себе…

Голос его затих. Словно кто-то вырвал у него язык. Потому что Смерть даже не взглянул на него.

Просто прошел мимо — как будто лакей был призраком, а не человеком.

Лакей, оскорбленный, дерзкий и немного выпивший, схватил незнакомца за плечо:

— Эй! Господин! Я, кажется, с вами разговариваю!

И в ту же секунду его лицо исказилось.

Не от боли.

От ужаса.

Он посмотрел на свою руку — кожа на пальцах потемнела, покрылась трещинами, как старая бумага. Он хотел закричать — но крик застрял в горле.

И он упал. Без звука. Без борьбы. Как кукла, чьи нитки перерезали.

Зал ахнул. Кто-то даже сделал шаг назад.

— Он… он мертв! — завизжал голос прислуги. — Он мертв! О боги, он мертв!

Цветы в вазах — роскошные, только что принесенные, алые, пышные розы — начали увядать.

Не медленно.

Не постепенно.

Мгновенно.

Лепестки сморщились, потеряли краски и свежесть, потускнели, побурели и стали осыпаться на столы и пол. В считанные секунды — ни одного живого цветка. Только серые лепестки на полу там, где прошел незнакомец.

Как будто веселье, что царило в этом зале, развеялось властной рукой.

Как будто жизнь, что кипела здесь еще пару минут назад, испарилась, оставив только холод, мрак и тлен.

Гости расступились.

Как будто перед ними шел не человек.

Живой коридор образовался — от двери до меня. Никто не смел приблизиться. Никто не смел заговорить.

Только дрожь.

Только взгляды.

Только страх, застывший в глазах.

Смерть шел ко мне.

Каждый его шаг заставлял меня вздрагивать. Каждый шаг — как конец чего-то. Каждый шаг — как приговор.

Абертон, наконец, нашелся. Его ледяные глаза сузились, глядя на незваного гостя.

Тем временем гость поравнялся с Мелиндой, застывшей в панике и обнявшей живот обеими руками. Словно и ее коснулась аура вечности.

Абертон бросил взгляд на нее, на дрожащие руки, обнявшие живот, и выступил