Нити судьбы (ЛП) - Лекси Эсме

Еда, вино, его запах — всё вместе растекается по телу теплом.

— У меня есть кое-что, что тебе понравится. Сейчас вернусь.

Он исчезает в коридоре. Я слышу какие-то шорохи — и моё любопытство растёт. Когда он появляется вновь… я перестаю дышать.

Он облокачивается о дверной косяк — в тёмно-синем костюме, белой рубашке с расстёгнутыми пуговицами, волосы убраны в свободный хвост, татуировки выглядывают из-под ткани…

Он выглядит так, что любой бы застыл на месте.

— Продавщица сказала, что из меня вышла бы хорошая модель, — усмехается он. — Но мне важна только оценка одной женщины. Одобряет ли жена?

У меня отвисает челюсть.

— Она была права… Ты невероятно красивый.

Белоснежная рубашка на нём расстёгнута на две верхние пуговицы, открывая соблазнительные проблески чёрных татуировок, оплетающих его кожу, будто тайные руны. Тёмно-синий пиджак из ёлочной ткани, в паре с идеально сидящими брюками, подчёркивает каждую линию его тела так, словно был сшит специально под него — точнее, под то, какой греховно привлекательной формой он обладает.

Волосы собраны в свободный хвост, а пряди, выбившиеся по бокам, мягко обрамляют его лицо — так, что у меня возникает почти мучительное желание запустить пальцы в эту тёмную, шелковистую массу.

Даже тени под глазами не портят его — наоборот, придают ему тёмный, готический оттенок, ту притягательную мрачность, которая цепляет взгляд и держит, не отпуская.

Это тот образ, от которого любая женщина непременно остановилась бы, потеряв дар речи.

И я — с радостью одна из таких женщин.

— Ты смотришь, Амата.

Я отвожу взгляд, краснея.

— Прости… просто не привыкла видеть тебя… таким.

— Мне приятно это слышать. И я рад, что ты одобрила. — Он подмигивает. — Рядом с королевой я не должен выглядеть как оборванец.

Я смеюсь. Но внутри — плавлюсь. Он скользит взглядом по моему телу — медленно, мысленно раздевая.

У меня перехватывает дыхание.

— И ещё кое-что… — он поднимает пакет. — Хочу увидеть тебя в этом. Чтобы потом… снять.

Он передает мне подарок в руки. Я достаю платье — глубокий синий шёлк, одно плечо, идеально гладкая ткань.

На несколько секунд я перестаю дышать от восхищения.

— Хочешь примерить? — спрашивает он, голос чуть хриплый.

Я киваю и ухожу в ванную.

Платье сидит идеально.

Как будто шили под меня.

— Септис? — зову я как только делаю шаг в коридор. Пока не обнаруживаю, что легкая и медленная музыка звучит со стороны гостиной.

— Иди на мой голос, Амата.

Я иду на звук его голоса, на нежную, тихую музыку, будто тянущую меня за собой. И когда я вхожу в комнату, меня встречает он — склонившийся над свечой, только что зажигая её.

Увидев меня, он медленно выпрямляется. В его взгляде вспыхивает голод — яркий, плотоядный, делая его глаза насыщенно-красными, словно жар раскалённого металла.

— Повернись.

Команда, произнесённая почти рыком, низким вибрирующим тоном, от которого по моей коже тут же бегут дрожащие волны.

И я поворачиваюсь, послушная этому голосу, которому невозможно — да и не хочется — сопротивляться.

Я медленно кружусь.

Колени дрожат.

— Ну? — шепчу. — Как я выгляжу?

Из его груди вырывается низкий, звериный звук.

— Как ангел.

Он медленно, жадно проводит взглядом по мне — от макушки до кончиков пальцев, словно изучает каждую линию моего тела, впитывает меня целиком.

Затем он протягивает мне руку. Я делаю шаг навстречу, вкладываю свою ладонь в его — и он подносит мои пальцы к губам, легко, почти благоговейно целуя их.

— Ты прекрасна. — его голос низкий, горячий, искренний до боли. — Прекрасна до невозможности. И внешне… и внутри.

— Спасибо тебе, Септис… за всё.

— Я говорю это серьёзно, Рианна. Ты была со мной… добра. По-настоящему. Прошло всего несколько дней, а я уже чувствую, что между нами что-то есть. Что-то… настоящее. И то, как ты на меня смотришь… — он делает короткий, глубокий вдох. — …это стало одной из моих любимых вещей в мире.

Он поднимает взгляд, и в нём — тревога, нежность и что-то более тёмное.

— Потанцуешь со мной?

Меня застает врасплох сама просьба — она слишком интимная, слишком теплая, слишком… его.

Но я киваю.

Он притягивает меня ближе, обнимает, держит так, будто боится отпустить даже на секунду. Я опускаю голову ему на плечо, вдыхаю запах его кожи, а он начинает мягко покачивать нас в такт музыке, тихо напевая себе под нос.

— Септис?..

— Да, Амата? — его голос низкий, обволакивающий, разлетающийся вибрацией по моей коже.

Я поднимаю глаза.

Мне нужно спросить.

Новая одежда. Гарри. Его отвращение к человеческой еде. Яма, выстланная коконом. Внезапные перепады настроения. Всё это вспыхивает в голове, ломая то, что должно было быть красивым моментом.

Мои руки дрожат.

Он ощущает.

— Амата? Что случилось?

Он отстраняется, глядя прямо в глаза.

— Ты дрожишь… Ты замёрзла? Это… я сделал что-то не так?

Я приоткрываю губы, но слова застревают внутри.

Я смотрю на него — на самого красивого мужчину, которого когда-либо видела — и вдруг понимаю сразу несколько вещей, о которых боялась даже думать.

Но произнести могу только одно.

Я дарю ему мягкую, тёплую улыбку, поднимаю руку и нежно провожу пальцами по линии его скулы, по его коже, горячей под моим прикосновением.

— Я тоже привязалась к тебе… — шепчу.

— Слишком сильно. Я… влюбляюсь.

Я сглатываю, сердце колотится в горле. — Как ты это делаешь? Как заставляешь меня чувствовать всё это?

Его глаза вспыхивают — не просто радостью, а чем-то более глубоким, потайным, голодным, тёплым одновременно.

— Амата… — выдыхает он, будто это имя — молитва.

Он накрывает мои губы своими — так жадно, так жгуче, что у меня перехватывает дыхание. Я таю в его объятиях, будто меня расплавили изнутри. Он пахнет ночной прохладой, чем-то древним, опасным и невозможным, и этот запах будто втягивает меня в его мир, глубже, чем я хочу признать.

Когда он целует меня, это как первый раз — но сильнее, медленнее, притягательнее. Именно так целует тот, кто наконец получил то, чего давно хотел.

Я вцепляюсь в его одежду, притягивая его ближе, чувствуя, как напряжено его тело. Его возбуждение — тяжёлое, требовательное — скользит вдоль моего живота, и от этого у меня ноги подкашиваются.

— Это делает меня очень счастливым, Амата… — мурлычет он, опуская губы к моей шее.

Его дыхание горячее, чем обычно. Почти обжигающее.

Он касается кожей моей кожи, и меня пронзает дрожь, такая острая, что хочется выгнуться ему навстречу. Когда его язык скользит под мочку уха — коротко, дразняще — я не сдерживаю тихий стон.

Он слышит