Редкий цветок для Дикого - Лина Мак

— Мы разговариваем, — Алла хмурится, но спрятать волнение не может больше.

— На эту тему мы поговорим, когда я вернусь, — ухмыляюсь я. — А сейчас у меня ещё одна встреча назначена. Не ругайтесь там. И поцелуй за меня дочку.

— Хорошо, — отвечает Алла, и экран сразу гаснет.

И что мне с ней делать? Как найти к ней подход, чтобы не сделать ещё хуже? Как по минному полю ходишь, где каждый шаг может стать последним. Вот только кого рванёт — неизвестно.

— Ребятки, вы останьтесь здесь, — говорю охране, которая вышла за мной.

— У нас чёткий приказ от Виктора. Куда Вы, туда и мы, — отвечает старший среди них.

— Тогда в путь, — вздыхаю, но быстро беру себя в руки и, спрятав все свои эмоции, поднимаюсь в офис отца.

К кабинету подхожу, здороваюсь со всеми, кого встречаю, улавливая шок и страх на лицах сотрудников. Как интересно здесь всё.

— Добрый день, — захожу не стучась, и сразу же слышу в ответ крик.

— Ты как посмел меня позорить, щенок?! Я тебя уничтожу! И всю шайку твою!

— У меня всё отлично, — продолжаю говорить заготовленную речь, совершенно не обращая внимания на крик отца. — Ах да, забыл тебе сказать: я женился. Так что можешь поздравить меня.

— Ты сейчас закапываешь себя, ублюдок, — рычит отец, начиная плеваться слюной, а мне становится противно.

— Что ты! Я не умею, это твоя прерогатива, — сажусь на стул возле его стола. — Так что, если ты не хочешь сейчас уехать отсюда в наручниках, ты сядешь и выслушаешь меня. Повторять дважды я не буду.

— Я сейчас сделаю звонок, и вся твоя бравада закончится! — вижу, что отец не верит, поэтому достаю телефон и нахожу видео, которое мне открыл Виктор.

Где он его взял — не знаю, но оно сейчас для меня главный козырь.

— А теперь поговорим, — наблюдаю замешательство, неверие и облегчение на лице отца.

Напрягаюсь, но отступать больше не намерен.

Глава 19

Чувствую себя странно. Не оттого, что я нахожусь в доме человека, который причинил мне много боли, а оттого, что мне здесь спокойно.

А ещё меня удивляет отношение мамы Германа. Она пытается постоянно находиться рядом, кормит, ухаживает, спрашивает, нужно мне что-то. А с Сашей — так готова сутками находиться.

Германа нет всего два дня, сегодня третий, а ощущение, будто месяц. Я что, скучаю по нему?

Алла, что с тобой происходит?

— Аллочка, давай я заберу Сашеньку, поиграю с ней, а ты отдохнёшь, — Вероника Николаевна заглядывает в комнату.

— Да всё в порядке, нам и так хорошо, — отвечаю ей улыбаясь, но вместо ожидаемой реакции вижу, как Вероника Николаевна тушуется. — А хотя знаете, Саше пора на улицу, а я хотела позвонить Диме, — быстро вставляю.

— Конечно, — оживает мама Геры и подходит к нам. — Пойдём, моя хорошая, с бабушкой.

И забрав довольную Сашу, которой только и нужно, что больше внимания, выходит на улицу, а я остаюсь в комнате.

Не знаю, что хочу сделать, но звонить точно никому не буду. С Димкой разговаривала, а девочки и так прекрасно видят моё состояние.

Поднимаюсь и подхожу к окну. Вижу, как Вероника Николаевна играет с Сашей в песочнице, и улыбаюсь.

Да, Герман буквально за несколько дней переделал здесь всё. Теперь большую часть заднего участка занимает детская площадка с горками, качелями, песочницей и кучей игрушек для песка.

На столике вибрирует телефон, и я быстро поднимаю его. Не знаю, что я хочу увидеть в нём, но точно не сообщение о зачислении денежных средств на мой счёт.

Маша — большая молодец. Когда она взялась за лавку, то и бухгалтерию сразу наладила. И теперь я каждый месяц получаю заработную плату.

Смотрю на цифры в сообщении, а хочу, чтобы там было сообщение от другого. Алла, это плохой знак.

Но какой бы ни был, а то, что Герман сегодня ещё не звонил — нервирует. А время уже перевалило за полдень. Но и я звонить не буду. Не хочу. Или боюсь?

День заканчивается довольно весело. После того как Саша с бабушкой вернулась с улицы, дом превратился в поле боя, превращая каждое наше занятие в настоящий погром.

И если я пыталась успокоить дочь, то Вероника Николаевна всячески поддерживала это буйство эмоций.

Смирившись, что мне не побороть двоих, я ушла готовить что-то вкусное. И у меня получилось. Сама себе удивилась. Я не готовила этот куриный пирог с того самого момента, как умерла мама, а вместе с ней и я превратилась в тень.

Но, сидя за ужином, я поняла, что совершила большую ошибку, что не готовила его. Мы с Вероникой Николаевной даже Виктора пригласили на ужин, и он всё время нахваливал пирог, смущая меня.

Но как только весь дом уснул, я проснулась. И не просто проснулась, а как будто от толчка. Поднялась проверить Сашу в кроватке, и только развернулась к выходу из комнаты, как приросла к полу от страха.

— Не бойся, — прохрипел уставший голос Германа.

Но легко сказать!

— Что ты здесь делаешь? — шепчу, чувствуя спазм в горле.

— Смотрю, как вы спите, — ответ звучит так, будто это само собой разумеющееся.

— Выйди, пожалуйста, — прошу.

Но вместо ответа Герман поднимается и медленно начинает приближаться. Хочу крикнуть, чтобы остановился, но боюсь разбудить Сашу.

Герман подходит почти вплотную, чуть склоняя голову. Света от луны хватает, чтобы рассмотреть тёмные круги под глазами, а нос улавливает лёгкие нотки алкоголя. И от этого становится ещё страшнее.

— Не бойся меня, прошу тебя, — хрипит он. — Прошу тебя, — ещё тише добавляет Гера и, медленно подняв руку, подносит её к моему лицу, но не дотрагивается.

Смотрит мне в глаза, будто спрашивает, можно или нет. А я даже шевельнуться боюсь. Но внутри меня поднимается не панический страх от его прикосновения, а желание вспомнить, как это было когда-то.

Мы смотрим друг на друга, будто даже не дышим. И никто не делает последнее разделяющее движение.

Я не знаю, что Гера замечает в моих глазах, да и можно ли что-то заметить, когда в комнате почти темно, но он делает это последнее движение и нежно проводит костяшками пальцев по щеке.

По телу запускаются табуны мурашек, а в голове будто фейерверк взрывается. Почти как раньше, только у этих мурашек добавились отголоски боли.

Сколько могло быть в нашей жизни прекрасного, нежного, самого дорого, что можно было хранить в своём сердце, вместо той непроглядной тьмы и боли, которая съедала меня ночами. Особенно в самом начале.

От этого