Редкий цветок для Дикого - Лина Мак

понимания на глаза наворачиваются слёзы. И только я хочу оттолкнуть от себя Германа, как он со стоном прижимает меня к себе, сжимая со всей силы, и мой всхлип тонет у него на груди.

— Прости меня, — слышу его надрывающийся голос над ухом. — Прости! Что же я наделал? Я готов всё что угодно сделать ради тебя, ради вас. Не смогу только отпустить.

Его руки гладят меня по спине, а я тихо плачу.

— Я сейчас, как никогда раньше, понял фразу: только смерть разлучит нас, — его слова как разряд тока проходят сквозь меня.

— Прошу тебя, — всхлипываю.

— Не плачь, моя хорошая, — Гера аккуратно поднимает мою голову за подбородок. — Я не заслуживаю даже слезинки твоей.

Его пальцы проходятся по щекам, стирая дорожки слёз.

— Гера, прекрати это говорить, — всхлипываю.

— Ты не дрожишь, — его голос садится.

Не совсем понимаю, о чём он говорит, но как только его губы накрывают мои, я не отталкиваю его. Хотя одна часть меня прямо вопит, чтобы прекратила всё. А вот вторая… Я ждала этого момента. Ждала все эти три дня, что Германа не было.

— Ты самая невероятная, — Герман шепчет мне прямо в губы, а я не хочу останавливаться.

Если остановиться, я больше не смогу себя пересилить.

— Люблю тебя, — срывается с его губ, и снова поцелуй. — Люблю вас больше жизни.

Глава 20

«Устал как собака», — так любил говорить дед, но всегда улыбался после этих слов. Его усталость чаще всего была какой-то другой, не такой, как у меня сейчас. Но даже чувствуя лёгкую боль в мышцах от перенапряжения, туман в голове и слабость, я тоже счастлив.

За окно собирается рассвет. Я забыл, когда последний раз останавливался и думал о чём-то, кроме своих проблем и желаний. Но именно сейчас я понимаю, что, насколько бы я ни был богат, внутри я самый настоящий нищий.

Утренний свет из окна начинает переливаться в волосах Цветика, а я как пёс, истекающий слюной, смотрю на эту картину и не могу насмотреться.

А ещё я обнимаю самую желанную и дорогую женщину в своей жизни. Вдыхаю её запах, держу её в своих руках и боюсь отпустить. Никогда не думал, что превращусь в тряпку. Но для неё я готов быть не только тряпкой, хотя что-то мне подсказывает: если я начну так поступать, она не поймёт.

В кроватке у стены, причмокивая, захныкала моя малышка. Аккуратно разжал объятия и, поднявшись, пошёл к дочке. Стоило мне склониться над кроваткой, как меня наградили самой обворожительной улыбкой.

— Моя принцесса, — прошептал, поднимая эту маленькую обольстительницу на руки.

Саша же немного покрутилась и, найдя себе удобную позу, снова заснула, сжав в кулачок мою футболку.

Стою посреди комнаты, держу на руках свою дочь, смотрю на любимую женщину и понимаю, что вот оно, вот то, что я так долго искал! И внутри такой штиль, будто это не я ещё несколько часов назад готов был разнести половину столицы и не я готов был открутить голову родному отцу.

— И что ты хочешь этим показать? — спросил отец, смотря на меня расслаблено. Его поведение так быстро сменилось, что у меня пробежал холодок по спине, но отступать уже некуда.

— Ничего, — отвечаю, снова откидываясь на спинку кресла. — Только показываю, что у меня был хороший учитель, и ты многому меня научил.

Улыбаюсь отцу и замечаю, как он слегка передёргивает плечами.

— Ну если научился, значит, давай говорить начистоту, — он ослабляет галстук. — Если ты сейчас же не исправишь всё, что сделал, я повторю свою схему почти двадцатилетней давности. Ну или сколько там прошло. Только в этот раз твоя Цветаева не отделается так легко.

Смотрю в глаза отцу и понимаю, что от ярости и ненависти начинает шуметь в ушах так, что могу разобрать, что он говорит, только по губам.

— Хотя её должны были пустить по кругу тогда, — его губы трогает омерзительная ухмылка. — Так что ты должен быть благодарен, что я дал тебе возможность первому её опробовать.

— И что же не дало тебе завершить всё? — спрашиваю, понимая, что моё терпение на исходе, но я должен всё записать. Зря, что ли, Виктор с его ребятами так старались, надевая на меня видео и прослушку?

— Так отец, дед твой, и не дал, да этот молодой, сука, прокурор. Всё время от него были одни проблемы, — отец с рыком выговаривает каждое слово, а после поднимается и идёт к своему бару, что стоит в углу кабинет. — Как я был рад, когда он разошёлся со своей бабой, — по кабинету разносится злорадный смех, а я ничего не понимаю. — Сколько я ему баб подкладывал, не счесть. А он оказался крепкий орешек, долго сопротивлялся. Пришлось девочек учить, как нужно раскручивать мужика на трах. А некоторых даже заставил подсыпать стимуляторы этому сучонышу.

— Что ты несёшь? — спрашиваю, совершенно теряя мысль.

Хотя нет, я её не потерял, я боялся сам себе признаться, что отец опустился до того, что начал портить жизни не только мне, но и моему окружению или тем, кто переходил ему дорогу когда-то.

— А что, не нравится история, щенок? — он снова заржал, а я еле сдержал себя, чтобы не броситься на него. — Всё же вышло отлично. Но если бы он не начал тебе помогать, то сидел бы и дальше в своём кресле, целый и невредимый. А он решил порыться в прошлом.

— Ты же понимаешь, что я могу тебе сейчас голову скрутить и не дрогну? — задаю вопрос и сам удивляюсь холодности своего голоса.

— Ты смотри! Щенок превращается в боевого пса, — и снова смех. — Батя был прав, что ты сможешь противостоять мне, а я надеялся воспитать из тебя достойного сына. А вышло…

— Слава Богу, что я не воспитывался по твоему хотению, — перебиваю его и, поднимаюсь, подхожу ближе.

— И даже не дослушаешь? — нервный смешок срывается с его губ.

— Дослушаю, — киваю ему, тем самым говоря, чтобы продолжал.

— Твой дружок, Шмелёк, должен был сделать из твоей девки проститутку. Но я просчитался, когда не учёл, что, кем бы ни была её мать, сука такая… дрянь… — у отца дёргаются скулы, а понимаю, что слишком многого не знал об отце, — у твоей девки слишком верные друзья.

Отец выпивает залпом содержимое стакана и только хочет отойти снова к бару, как я хватаю его руку с тем самым стаканом и сильно сдавливаю:

— Продолжай, — рычу.

— Ты сейчас окончательно закапываешь себя, — шипит отец, а слышу, как начинает трещать стекло бокала.