Не говори ни слова - Сейбр Роуз

Я пытаюсь соблазнить ее, придвигаю тарелку ближе и говорю, что нет смысла морить себя голодом. Однако в ответ она лишь переводит свои темные глаза на меня, словно я втянут в какую-то неприятную игру в гляделки.

И тогда я осознаю, что у меня есть возможность повлиять на нее. Что-то, что я могу использовать как награду или наказание. В ее голове роится множество вопросов, и я говорю ей об этом. Я убеждаю ее, что у нее все хорошо. Но все, что я вижу в ответ, — это лишь еще большее отвращение в ее взгляде.

С тяжелым вздохом, который, я надеюсь, будет воспринят как раздражение, я беру крекер. Мне нужно успокоить её. Возможно, она думает, что сможет избежать этого. Возможно, она считает, что это временно. Но это не так. Это будет её жизнь.

Пока я говорю, её глаза изучают моё лицо. Если то, что она не смотрела на меня, беспокоило меня, то то, что она так пристально смотрела на меня, было ещё хуже. Но в конце концов, когда я приказываю ей есть, она подчиняется.

Я считаю это победой. Хотя она и молчит. Хотя она берет у меня из рук еду так, будто хочет, чтобы это были мои пальцы, я всё равно считаю это победой.

Когда я возвращаюсь, Марсель смотрит мультики. На нём нет ничего, кроме обтягивающего нижнего белья. Я хватаю одеяло, которое упало на пол, и набрасываю на него.

— Чувствуешь себя немного неуверенно, не так ли? — Говорит он, хватаясь за свой член и тряся им, смеясь про себя. Затем он поворачивается на бок. — Кто такая Эверли?

Я игнорирую его и ложусь на кровать, натягивая одеяло на голову.

Марсель усмехается:

— Ты не собираешься мне рассказывать? Отлично. Я просто спрошу Джуниора.

— Она никто, — выдавливаю я из себя, не желая говорить о ней, не желая, чтобы кто-то вроде Марселя вообще знал о её существовании.

— И как бы этот «никто» себя чувствовал, зная, что у тебя стоит на девушку Джуниора?

— Всё совсем не так.

— А что не так? Что эта Эверли не твоя девушка или что маленькая игрушка для секса Джуниора заставляет тебя делать очень-очень плохие вещи?

— Заткнись на хрен.

— Больное место, да? Ты бы хотел, чтобы эта Эверли знала, что ты делаешь? Чтобы ты добрался до…

— Она моя младшая сестра, — говорю я сквозь стиснутые зубы, не желая больше слышать те гадости, которые он продолжает извергать.

Поведение Марселя мгновенно меняется, и он поднимает руки, признавая свою ошибку.

— Извини, — бормочет он.

Я беру наушники, надеваю их на уши, закрываю глаза и пытаюсь погрузиться в мир музыки «Нирваны». Но каждый раз, когда я пытаюсь сосредоточиться на музыке, перед моим внутренним взором появляется Мия, которая смотрит на меня с нескрываемой ненавистью.

Я не понимаю, почему меня так сильно задевает то, что я вижу в её глазах. Мне должно быть всё равно, но я не могу перестать думать об этом.

Примерно через полчаса Марсель выключает телевизор. И в тот момент, когда я уже думаю, что смогу заснуть, он начинает храпеть. Хотя его храп негромкий, его постоянное присутствие раздражает меня, даже через наушники. Я надеялся, что они смогут заглушить этот звук, но, увы, это не так.

Я не привык делить свою жизнь с кем-то, даже если это всего лишь сосед по комнате. Я люблю тишину и ценю своё личное пространство. Мне сложно сосредоточиться, когда рядом кто-то есть.

Эверли всегда жила в особняке с остальными членами семьи, а я поселился над конюшнями. Так продолжалось до тех пор, пока Старший не отправил её в школу-интернат. Но это была не обычная школа, а лучшая в стране, и я бы никогда не смог обеспечить ей такой уровень образования. На самом деле, Старший дал Эверли всё, чего я не мог бы ей дать.

Вот почему я смирился с такой жизнью и с болезненным удовольствием выполняю все просьбы Старшего, лишь бы она была в безопасности и счастлива. Если Старший готов дать ей всё, чего я не могу, в обмен на мою преданность, я готов отдать это ему.

Около часа ночи я наконец сдаюсь и встаю с постели. Натягиваю джинсы, прохожу по коридору и выхожу за дверь. Лестница скрипит под моими ногами, когда я поднимаюсь наверх. В конюшнях никого нет, лишь изредка лошадиные вздохи или фырканье нарушают ночную тишину.

Луна круглая и полная. Ее свет проникает через окна, отбрасывая квадратные серебристые блики на мощеный пол. Мои шаги звучат громко, хотя я босиком. Лошади с любопытством оглядываются на меня, гадая, кто же этот таинственный гость. Одна из них ржет и трясет головой, обдавая мою руку горячим дыханием, когда я протягиваю ее. У нее густая каштановая шерсть, которая мерцает в лунном свете. Я провожу рукой по ее белоснежной коже между глаз, восхищаясь ее красотой.

Несмотря на то, что я никогда не ездил верхом и у меня никогда не будет своей лошади, рядом с ними я чувствую себя спокойно, словно в этом мире все в порядке. Но потом я думаю о них, запертых за дверями, и мне интересно, чувствуют ли они то же самое.

И тогда я перестаю думать.

Мне не нравится слишком глубоко задумываться о других, даже если это лошадь. Это уводит мои мысли в такие места, куда лучше не ходить. Это мой защитный механизм, который не позволяет мне слишком глубоко анализировать. Он помогает мне не зацикливаться на детстве, которое я не помню. На том, что вспоминается лишь отрывками. На том, что не объясняет, почему мы с сестрой, которая тогда была совсем маленькой, в итоге заболели и голодали, прячась в городских конюшнях, пока на нас не наткнулся Старший.

В последний раз проведя рукой по гладкому боку лошади, я поворачиваюсь к лестнице, ведущей вниз. Усаживаясь за стол, уставленный мониторами, я не могу оторвать от неё взгляд. Она сидит под цепями, глядя в окно на ту же луну, что и я всего несколько мгновений назад. Её губы шевелятся, словно она поёт, но я не включаю звук. В этом моменте есть что-то настолько личное, что кажется, будто я вторгаюсь в её жизнь.

И, словно мой разум хочет оспорить моё собственное решение не задумываться о таких вещах слишком глубоко, я задаюсь вопросом, кем она была раньше. Я знаю её только как девушку, запертую в клетке, как человека, которого нужно сломить