Тысяча и одна тайна парижских ночей - Арсен Гуссе

великие исторические имена, но вызывал только призраки; ему не хватало преимущественно того, что делает людей великими: любви. Из всего человечества он любил только самого себя. И хотел умереть с единственной целью обессмертить себя или, по крайней мере, завещать своей академии славное имя, но бессмертие – гордая богиня, она подает руку только равным и забывает о подобных нашему археологу.

– Но вы не говорите, как он умер.

– Однажды вечером, сыграв партию в вист для препровождения времени, возвратился домой и заглянул внутрь себя: обсудил всю свою жизнь, подвел дебет и кредит своего ума. И понял, что сказал и сделал все, что было ему суждено сказать и сделать. Свое сердце погрузил в ничтожество вещей или в ничтожные дела. В эту ночь он был философом. Зачем терзать в грядущем времени красивую и молодую жену созерцанием своей угрюмой фигуры? Имеет ли он право навязывать ей свое горе? Он взял кинжал, посмотрел на него, поцеловал: кинжал мог в одну секунду погрузить его в вечность. Раскрыл грудь, приставил острое оружие к сердцу, потом отбросил его, потом опять приставил. Смерть, как и любовь, упоительна. Взор его помутился. «Жить? – сказал он и, взглянув на мрачный горизонт отчаяния, прибавил: – Умереть?» Ему предстало лучезарное неизвестное. Он верил в загробную жизнь, надеясь в то же время остаться в памяти людской. Потихоньку стал нажимать на оружие, не решившись еще твердо избрать эту римскую смерть. Капли крови выступили на коже; все окрашенное в красный цвет приводит в исступление: нельзя безнаказанно смотреть ни на пурпур солнца, ни на пурпур крови. Теперь он не мог овладеть собой и мало-помалу вонзил кинжал в сердце со словами: «Кончено!»

– Это невероятно. На другой же день утром кинжал оказался в ножнах.

– Вот в чем дело, – возразил дьявол. – Когда он закричал: «Кончено!», вбежала жена, растерянная и плачущая, не желавшая смерти мужа; взяла кинжал, омыла его своими слезами и поцелуями и вложила в ножны, в полной уверенности, что таким образом скроет самоубийство мужа; но истина никогда не теряет своих прав. Поняли?

– Да, у всякого человека бывают минуты безумия, и никто, даже мудрецы, не избавлен от них.

– Он отправился делать раскопки в царстве теней.

Глава 3. Герцогиня с родинкой

Герцогиня *** небрежно лежала на диване в своей молельне и переписывала в молитвенник мысли, заимствованные у госпожи Ментенон [19], начиная со следующей: «Составлять счастье других не значит грешить, если жертвуешь чем-нибудь, и, напротив, будет грешно, когда получаешь удовольствие».

Ей принесли письмо; она взглянула на него, как в конце обильного обеда смотрят на новое блюдо. Ее сердце поглотило так много любовных писем, что, наконец, пресытилось.

– И это нужно прочитать, – пробормотала она, с презрением распечатывая конверт.

Письмо было от маркиза Кальверо, ее первого поклонника.

– О чем он пишет мне? – спросила она, узнав его почерк.

Письмо было следующее:

Прелестная герцогиня!

Мне изменили двое: вы и счастье. Сегодня ночью я проиграл сто десять тысяч франков; мне остается только пустить пулю в лоб, если я не заплачу этой ничтожной суммы в течение суток. Вы можете спасти мне жизнь, вы, убившая мое сердце; вы знаете мое родство и знаете, что мне предстоит еще наследство от двух теток.

Я проиграл эти сто десять тысяч франков вашему обожателю. Испросите у него двадцать четыре дня вместо двадцати четырех часов; мне нужны сутки, чтобы съездить в Испанию и возвратиться, но я не могу ехать, не получив от вас успокоительной вести. Надеюсь, вы не откажете мне в этом доказательстве дружбы, хотя любовь никогда к ней не ведет.

Вспомни о своей родине, Манолла!

Целую ваши ресницы.

Маркиз де Кальверо

Р. S. Вы получите это письмо в полдень, я знаю, в это время вы дома. Если к полуночи у меня не будет вашего ответа, я отправлюсь экстренным поездом на тот свет.

Всякая другая женщина была бы взволнована при чтении такого письма, но герцогиня только вскинула глаза с утонченным кокетством, светлые ресницы затрепетали, словно колосья на фоне лазурного неба.

– Превосходно! Он хочет, чтобы я заплатила его карточный долг, хотя никогда не платил любовных.

Лакей стоял у двери в ожидании ответа.

– Вы, кажется, видите, что я еще не встала.

Когда лакей вышел, герцогиня осторожно опустила голову на подушку и мирно заснула.

Дивная душа, парившая так высоко, что не могла тревожиться земными бедствиями!

Когда она проснулась, письмо, упавшее на пол, напомнило ей маркиза де Кальверо, о котором она и думать позабыла.

– Впрочем, я могла бы сделать кое-что для бедного маркиза: выпросить у графа двадцать четыре дня. Об этом нужно подумать.

Герцогиня взяла небольшое зеркало со стола, установленного подле дивана.

– Как он любил эту родинку! – сказала она с бледной улыбкой, рассматривая черное пятнышко в уголке левого глаза. – Правда, эта родинка придает мне пикантности.

Она вспомнила, что однажды маркиз де Кальверо застал ее за туалетом. «Хотите стать еще прелестнее? Хотите иметь больше выражения в лице?» – произнося эти слова, он дотронулся ляписом до верхней половины ее щеки. «Что вы делаете?» – вскричала она. «Помечаю предмет своей страсти; пока будет существовать эта родинка, до тех пор мое сердце не перестанет биться для вас».

Герцогиня потребовала свою кошку.

Жоржетта, горничная, привела Мими, ангорскую кошку с чрезмерно длинной шерстью, подняла ее и посадила на грудь хозяйки.

– Здравствуй, Мими! Я умерла бы со скуки, не видев тебя! Как ты красива! Поцелуй меня, Мими.

Герцогиня страстно поцеловала коварное животное.

Лаская кошку, она брала в рот ее лапы.

– Герцогиня чистит когти Мими, – пробурчала горничная, осмелившись прервать гробовое молчание.

Герцогиня не ответила, но подумала: «Сумею вычистить их и себе».

На ее лице мелькнуло жестокое выражение.

Эта женщина была очень несчастна в своей первой любви. Испытав все муки ревности и измены, она поклялась мстить мужчинам, когда ее сердце не будет пылать непреодолимой страстью.

Она отомстила, пожертвовав маркизом ради графа, питая надежды мстить еще долго.

Доложили о графе.

– А, это вы. Я не ждала вас.

– Вы, стало быть, не любите меня больше?

– Разве когда-нибудь я вас любила?

– Я люблю за двоих.

– За себя и за маркиза?

– К чему напоминаете вы мне о бедственных днях?

– Потому что хочу поговорить с вами о маркизе.

– Кстати, я разгромил его этой ночью.

– Да, и разорили.

– Не был ли он уже разорен?

– Вы не надеетесь, что он вам заплатит в течение суток?

– Да,