Дневник на итальянском - Элиза Харрис

заметить накопившиеся слезы мачехи, но гнев взял верх. Больше ничего не сказав, я видел, как подорвался отец со своего места и слышал, как остановила его женушка, но уже поднимался по лестнице, раздраженно смеясь, пока не уперся в стоящую посреди сестренку, сжимающую кулаки. Видимо, с нервишками в этом доме у всех не порядок.

Не успел я открыть рот, как маленькая ладонь звонко отпечаталась на моей щеке, сжимаясь обратно в кулак.

— Ты какого черта, дрянь, творишь?! — зарычал я, хватая её за тонкое запястье, которое безвольно вздрогнуло под моей хваткой. — Силу почувствовала? Так я тебе устрою жизнь весёлую!

— Никогда больше не смей говорить так с моей мамой! — пытаясь не выдать волнения, прошипела она, вырывая руку из моей хватки. — Ты никто, чтобы так с ней обращаться! Ты, избалованный мажор, не заслуживаешь ни её доброты, ни её внимания! И если ещё раз посмеешь вести себя так с моей мамой…

Не дослушав её до конца, я громко, от души заржал, сжимая руку на её запястье ещё сильнее. Второй рукой она пыталась помочь себе высвободиться, но я резким движение, вытянул её с лестницы на второй этаж, проведя по коридору, и прижав к стене так, что она зажмурилась от удара спиной об бетон.

Я чувствовал злость, переходящую в сумасшедшую ярость. Чувствовал, как ненавижу её мамашу и саму девчонку. Понимал, какое влияние они имеют на отца, и не понимал, почему за все эти годы у меня не было такой возможности. Я нуждался в этом раньше. Не сейчас. Сейчас я начинал питаться ненавистью ко всем, кто есть в этом доме. А начал с девчонки, которая раздражала своей правильностью, пустой гордостью, и никчемными угрозами.

— Ты не договорила. — прорычал я, приблизившись вплотную к испуганному лицу сводной. — Если я ещё раз посмею вести себя так с твоей мамашей… — мертвой хваткой сжав её хрупкое запястье, я приблизился совсем близко, опаляя её гневным взглядом. — …что ты мне сделаешь?

Я чувствовал, как она пытается вырваться, видел, как скривилась она от боли и страха. В какой-то момент, она перестала вырываться. Открыла поблескивающие глаза и гордо приняла мой взгляд. Поднять руку на женщину — последнее, что мог сделать мужчина. И я всегда придерживался этого принципа. Мне не хотелось её ударить или сделать больно. Я собирался показать ей, что не стоит играть в игры, правил которых не знаешь.

Глава 11

Ruelle — Fear on Fire

Эрика

Жгучие слезы настырно рвались наружу. Джеймс до такой степени сжимал моё запястье, что вокруг проступили красные пятна, а кожа побелела. Мне было ужасно больно. И не только физически. Мне было больно за маму. Она не заслужила такого отношения к себе от малолетнего избалованного ублюдка!

Собрав всю силу воли в кулак, я стиснула челюсти, пытаясь не чувствовать физической боли. Сморгнув поступившие слезы, я открыла глаза, встретившись с дьявольским взглядом парня. Он не просто был зол, он был в ярости. Никогда прежде не видела такого страшного взгляда, который способен убить любое живое существо. Мне хотелось иметь силу, чтобы оттолкнуть его, хотелось ударить ещё раз. Не за себя, за маму. Но я неподвижно прислонялась к стене, чувствуя боль, которая пронзила тело после удара о бетон.

Я не заплачу.

Не заплачу.

Не при нём!

Он пытался меня сломать. Но ему не удастся меня сломить.

— Отпусти. Мою. Руку! — прошипела я, борясь со слезами и болью. Мне было всё равно, если он поднимет на меня руку или сделает ещё больнее. Я собиралась показать, что не боюсь.

— Ты не договорила! — напомнил он гневным резким голосом, от которого я внутренне съежилась, а плечи дрогнули. — Нажалуешься моему папочке? Или уже своему? — он приблизился слишком близко к моему лицу, от чего я чувствовала жгучее дыхание.

— Надо же! — бодро рассмеялась я, хотя хотелось реветь и сжимать болезненное запястье. — Обиженный мальчик не любит делиться своим, вот и бесится! Что такое, братец, боишься, что присвою твоего отца себе? Боишься перестать быть частью семьи? Не хочешь лишиться того, чего у тебя итак нет?! — срывающимся голосом, сдавленно выкрикнула я, пожалев о своей былой смелости, которую непонятно откуда обрела.

Я попала в самую цель. По больному. Глаза Джеймса стали ещё страшнее, а ноздри злобно раздувались, заставляя меня съежиться. В какое-то мгновение, он яростно занёс надо мной руку с лицом самого дьявола, от чего я зажмурилась, слегка спустившись по стене вниз от нахлынувшего страха. Я не боялась боли. Я боялась этого ощущения. Никто в жизни не поднимал на меня руку. И отец обещал, что этого никто со мной не случится. Обещал, что не даст ни меня, ни маму никому в обиду. Клялся, что будет всегда рядом со мной.

Папочка…почему ты не сдержал обещание?

В тот момент, когда тень руки парня приблизилась к моему лицу, я поджала губы, задержав дыхание. Тут же, по стене в миллиметре от меня раздался грохот, от чего я подпрыгнула, открыв глаза. По щеке скатилась первая соленая слеза, и я встретилась с без эмоциональным взглядом парня. Тяжело дыша, он резко отбросил в сторону моё запястье, отойдя на шаг назад.

— Не приближайся ко мне! — кинул он, пересек коридор и громко хлопнул своей дверью, заставив меня вновь дрогнуть.

С лестницы послышались шаги, и в коридоре показалась обеспокоенная мама, а за ней Кристиан. Две пары глаз с тревогой уставились на меня.

— Всё в порядке. — прошептала я сдавленным голосом, быстро забегая в комнату, и закрывая её на замок.

Сердце бешено билось. Прислонившись спиной к двери, я стала медленно сползать на пол, закрывая лицо руками, и больше не сдерживая нахлынувших слёз.

— Папочка, почему ты ушёл… — всхлипывая, ревела я, мотая головой. — Мне не хватает тебя! Мне так тебя не хватает! Так не хватает вас…

В дверь тихо постучались. Следом последовал шепот мамы. Мне необходимо было побыть одной, и даже мама сейчас пришла некстати. Уверив её, что я устала и рано лягу спать, мама, кажется, ушла вместе с мужем.

Не знаю сколько времени прошло после того, как на страницах залитого слезами дневника были выведены размытые строки на итальянском, прежде чем я доползла до кровати и уснула прямо в одежде.

Наверное, люди действительно способны ранить словами. Но только те, к кому расположена твоя душа. Я злилась на маму за её доброту и тревогу за эгоистичного самовлюбленного Джеймса, не знающего границ дозволенного. Ненавидела его самого, что позволил себе так относиться