Летний сад - Полина Саймонс

Она вернулась на много лет назад, к голосу Энтони, учившегося аккомпанировать себе на гитаре. Они с отцом, в зимних куртках, сидели на палубе дома на Бетель-Айленде в декабре сорок восьмого года. Александр держал обе удочки, а Энтони показывал, как играть и петь «Счастливого Рождества», а Татьяна у открытого окна кухни готовила ветчину с глазурью из коричневого сахара для праздничного ужина и наблюдала за ними, за тем, как они сражались с аккордами, и нотами, и удочками, и четырехлетний Энтони держал гитару в маленьких руках, наклоняясь к курящему двадцативосьмилетнему отцу, и она прислушивалась к их голосам, низкому и детскому, эти голоса летели над холодными каналами, поднимаясь к небесному своду…

Такими мы были в давнее время, в счастливые золотые дни былого…

Два

Вскоре пришел один век и ушел другой, от моря до моря. Татьяна и Александр прошли через старый мир, теперь пройдут через новый. Они продолжали жить.

Все так же зрели сладкие манго, и были свежие авокадо и помидоры. Они все так же сажали цветы в своем саду. Им нравилось ходить в кино, читать газеты, читать книги. Раз в месяц они ездили в Юму, навестить сыновей и внуков. (Гарри показал Александру последнее оружие, над которым он работал; Александру оно понравилось больше всех.) Раз в месяц ездили в Седону и на каньон. Раз в месяц отправлялись в Лас-Вегас. Им нравилось американское телевидение, в особенности комедии. И еще пентхаус на тридцать шестом этаже, над Лас-Вегасом.

– Таня, скорее иди сюда, смотри, что по телевизору!

Она подходит:

– Ух ты!

– Что за страна… Хлеб – и вот это!

Дома они вечерами сидели на диване. Телевизор выключен, Александр видит, что Татьяна почти засыпает. Их колени укрыты одеялом. Она сидит, прижавшись к нему головой.

– Таня, – окликает ее он. – Татьяна, Таня, Татьяша…

– Хм? – сонно бормочет она.

– Тебе бы хотелось жить в Аризоне, Таня? – шепчет Александр, глядя на огонь в камине. – В крае короткой весны?

– Да… – откликается она. – Да, сердце мое, душа моя…

Он выкуривает последнюю сигарету за дверью их спальни, наслаждаясь ночными тенями.

В бассейне они купаются каждое утро. Однажды, после того, как они проплыли в оба конца пять раз, Александр, задыхаясь, держась за край бассейна, сказал:

– А ты знала, что, когда царь Давид состарился, его советники рекомендовали ему брать в постель юную девственницу, чтобы согреться?

Татьяна порозовела от неожиданности.

– А ты меня убиваешь, – сказал он, привлекая ее к себе.

– Думаю, – сказала Татьяна, закрывая глаза в его объятиях, – царь Давид уже насытился юной девственницей.

– Ну да… – Его губы скользнули по ее лицу. – И она согревала его всю жизнь.

Он говорит ей, что победители не складывают оружия. Они не откладывают в сторону свои мечи, они вкладывают их в ножны, и оборачивают алой тканью, и всегда держат наготове. Он говорит ей: не беспокойся за меня, мне еще не восемьдесят один. И иногда она его слушает.

Она готовит ему домашние вафли на завтрак. Когда он дома во время обеда, готовит ему тунца с яблоками; днем они подолгу отдыхают, а потом Татьяна занимается ужином, а он смотрит новости по телевизору в кухне или читает ей вслух газеты. Они ужинают вдвоем, а потом отправляются на долгую прогулку у подножия холма, перед закатом солнца. Иногда они едут в долину за мороженым и гуляют по Скотсдейлу, иногда отправляются на несколько миль на север к Кэрфри, чтобы совершить верховую прогулку по горным тропам, где вокруг множество древних кактусов сагуаро и тёрна «венец Христа». Их жизнь затихает до следующего беби-бума. Внуки растут, становятся не такими шумными, разъезжаются.

* * *

Энтони не бросил работу. В особенности теперь, когда мир катится к черту. Когда все успокоится, он уйдет в отставку. Но это время пока не пришло. Сын Энтони, Энтони-младший, неплохо прижился в Юме, изменился, поступил в военную школу, а потом уехал в Ирак. Томми – следом за ним. Ингрид стало лучше, но поздно, потому что за восемь месяцев ее лечения Энтони тоже оправился и теперь двигался дальше, снова влюбившись. Он развелся с Ингрид и женился на Керри, которая аккомпанировала ему на гитаре, когда он пел, и пекла для него каждый день, и восхищалась им всегда и во всем, и забеременела от него, и родила ему светловолосую Изабеллу.

Дочь Энтони Ребекка готовилась родить через месяц. Вашингтон, как оказалось, питал к Ребекке неизбывную слабость.

Неужели у Ребекки вот-вот будет ребенок? Ведь лишь мгновение назад восемнадцатилетняя сиделка склонялась над отцом отца Ребекки, раненым солдатом в советском госпитале, и говорила: «Да, Шура, у нас будет малыш…»

А теперь отец отца, старый воин, сидит на высокой террасе в пустыне Сонора, смотрит на закат и курит.

А та самая сиделка рядом с ним пьет чай.

Вокруг них та самая земля, которая была куплена на деньги его матери, – земля дорогая и бесценная. У них за спиной Германия, и Польша, и Россия. За ними, совсем далеко, луга и степи, и среди них – древний город Пермь, прежде Молотов, а неподалеку от него, в лесу, маленькая рыбацкая деревушка Лазарево, которую они покинули в сорок втором году, зная, что никогда больше ее не увидят – и не увидели.

Далеко-далеко на юго-востоке, за грозными джунглями, – река Хюэ, деревня Кумкау; это Вьетнам. Они не смотрят в ту сторону.

Вместо того они смотрят на западные горы, вершины Макдауэлла, на широкую долину, за которой каждый вечер садится солнце, они смотрят на склоны, где они ездят верхом; видят, как раскрываются первые белые цветы сагуаро, где Энтони искал змей и зайцев, Паша анатомировал скорпионов, Гарри гонялся за ящерицами с бамбуковым копьем, а Джейни нарочно прикасалась к чолья, чтобы показать отцу, что она не слабее мальчишек. Они со всем справлялись, их дети, что росли среди креозотовых кустов. Со всем совладали.

– Мне не хочется, чтобы эта жизнь кончалась, – сказал Александр. – Хорошее и плохое, вообще все, и старое и новое. – Он обнял Татьяну. – Здесь просто фантастически хорошо – закат над этой огромной, золотой и лиловой пустыней и миллион мигающих огней на приграничной земле моих отцов и матерей. – Он произнес это спокойно, негромко. И показал вдаль. – Наш собственный Летний сад прямо за той русской сиренью, где растет наша аризонская сирень – песчаная вербена, фацелия, пустынная лаванда, лантана… Они покрывают землю. Ты видишь все это?

– Я вижу.

И еще бархатцы и ноготки.

– Ты видишь Марсово поле, где я гулял