Бессердечный любовник - Фейт Саммерс

class="p1">Я открываю первый, и мои щеки горят, когда я вижу несколько коробок с очень большим размером презервативов и маленькую баночку смазки, стоящую рядом. Рядом с ними пара ремней, похожих на те, которыми он связал меня ночью. Но у них есть бархатные манжеты. Я беру их и ощущаю бархатную текстуру.

Когда я увидела эти ограничения той ночью, я поняла, что он увлекается БДСМ. Теперь я в этом уверена. Не знаю почему, но интересно, кого он тут держал, на ком он их использовал.

Я установила ограничители на кровати и немного выдвинула ящик. И тут я увидела флешку, лежащую поверх стопки липких блокнотов.

Это то, о чем я бы предпочла не говорить и продолжать шпионить, но меня останавливает этикетка на ней.

Там говорится:

Запись Роберта с Монако Клифф.

Мое дыхание прерывается, а грудь сжимается, как будто кто-то душит мои легкие изнутри, когда я понимаю, что это такое.

Это запись из моей квартиры. Та, на которой запечатлена смерть моей сестры.

Я выпускаю дыхание, которое задержала, и поднимаю ее, уставившись на нее, как на наркотик. Не на соблазнительную часть наркотика. Нет, не на это. Соблазнительная часть — это то, что, как вы знаете, наркотик может сделать для вас, чтобы облегчить вашу боль и позволить вам уйти от реальности.

Но я говорю о другой части. О той части, которую знают все наркоманы, но большинство из них отказываются признавать, когда смотрят на наркотик. Это та часть, где они знают, что это плохо, но все равно хотят его принять.

У меня здесь тот же эффект.

Увидев то, что на этой записи, я, вероятно, убила бы себя, но я хочу это увидеть. Интересно, не поэтому ли я хочу это посмотреть. Потому что я хочу умереть. Но это не может быть правдой, потому что я этого не хочу. Возможно, виноватая часть меня чувствует больше вины, потому что я должна этого хотеть, но моя борьба за жизнь заставляет меня продолжать.

У меня в руках запись. Если бы я ее взяла, Эрик бы узнал, а на чем я ее буду смотреть? У меня нет доступа ни к чему.

Но это не значит, что в какой-то момент я не могу посмотреть.

— Тск, тск, — раздается звук от двери, заставляющий меня резко поднять взгляд.

Когда я встречаюсь со стальным холодным взглядом Эрика Маркова, я понимаю, что нет смысла думать о чем-то дальше.

Потому что я в беде, и он уже предупредил меня, чтобы я не делала из него врага.

Глава 10

Саммер

Мышцы его точеной челюсти дрожат, когда он входит в комнату и закрывает за собой дверь.

Глядя на него, я не уверена, стоит ли мне больше беспокоиться о том, что я не подчинилась прямому приказу, или о том, что он поймал меня и просто закрыл дверь, перекрыв мне путь к отступлению. Единственный другой выход — через окно слева от меня, которое закрыто и, вероятно, заперто.

То, что я тупо смотрю на него с открытым ртом, не сулит мне ничего хорошего, но я пытаюсь придумать, что сказать и что сделать.

Я не могу ему точно сказать, что я заблудилась или пыталась найти туалет.

Когда он подходит ко мне, мои колени превращаются в воду, а спина становится жесткой, словно она может сломаться под тяжестью его бесконечного взгляда. Я больше не та напористая женщина, которой хотела казаться. У меня больше нет никакой почвы под ногами, и у меня такое чувство, что что-то изменилось между нами в худшую сторону.

Он смотрит вниз на открытый ящик и просматривает презервативы, затем наручники на кровати. Наконец, он смотрит на карту памяти в моей руке, а затем его безжизненный взгляд скользит по моим глазам.

— Третий удар, Саммер Ривз. Третий удар. — Он кивает и берет флешку из моих рук.

— Мне жаль, я…

Он хватает меня за горло, обрывая слова, и все мое тело замирает в предвкушении того, что он собирается со мной сделать.

Он одаривает меня неотразимо сокрушительной ухмылкой, и я ненавижу, что думаю что-то подобное, потому что я также вижу чистую злобу в этой усмешке — греховную злобу и тьму. Тьму настолько темную, что я думаю, что его душа должна быть черной, как уголь — обсидианово-черной.

Когда его улыбка превращается в насмешливую ухмылку, к которой я так привыкла, это говорит о том, что я не ошибаюсь. Такая улыбка у хищника для своей добычи, которую он готов сожрать.

Он крепче сжимает мою шею и наклоняется к раковине моего уха.

— Теперь ты моя, Куколка, — шепчет он, лаская мою кожу своим горячим дыханием.

Я не знаю, что он сказал, помню только, что это было похоже на русский язык.

— Что? Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Я накажу за это твою киску.

Я не могу быть более запутанной, чем сейчас. С тех пор, как мы встретились, все в этом человеке сбивало меня с толку, включая реакцию моего глупого тела на него. Он мог говорить мне, что собирается убить меня, но мой мозг думает, что он звучит чертовски сексуально, когда говорит по-русски, и то, как он звучит, когда говорит на этом языке.

— Я не знаю, что ты, черт возьми, мне говоришь. Говори по-английски, — парирую я, пытаясь вырваться из его хватки. И от его глаз. Мне не нравится желание, которое я там вижу.

— Не беспокойся, что я говорю по-английски или по-русски, Куколка. Мы с тобой только начинаем.

— Но мне жаль. — Страх возвращается ко мне, гася мое возбуждение.

— Нет, ты не можешь извиняться за то, что я сказал тебе не делать. — Он отпускает меня. Его улыбка исчезает, а черты лица напрягаются. — Нагнись.

Мои глаза распахиваются. — Что? Что ты собираешься со мной сделать?

Я такая глупая. Он мне уже сказал. Он сказал, что отшлепает меня так сильно, что я неделю не смогу ходить.

Я не поверила ему, когда он угрожал, так что не знаю, почему мне сейчас трудно поверить, что он серьезен. Потому что он серьезен. Чертовски серьезен.

— Нагнись и прими свое наказание.

— Ты придурок.

— Это пять.

— Пять что?

— Я отшлепаю твою задницу пять раз, блядь, и каждый раз, когда ты будешь мне бросать вызов, я буду добавлять еще пять за каждую прошедшую минуту. Часы тикают, детка.

Господи, он сумасшедший.

Он снова открывает рот, собираясь добавить еще пять, но страх боли от того,