Поймать солнце - Дженнифер Хартманн

домик после того, как мама почти разорилась, оплачивая судебные счета Джоны, она все равно прочитала нам лекцию о том, как важно самим выкарабкиваться из этой ямы.

Я натягиваю покрывало до подбородка и хмыкаю.

— Круто. Спасибо.

— Завтра я возвращаюсь в салон, — продолжает мама. — Ты справишься сама? Может, мне побыть с тобой еще несколько дней?

— Нет, я в порядке. Думаю, худшее уже позади. — Я смотрю на окно, когда слышу какой-то грохот на другой стороне улицы. Со стороны может казаться, что в доме Мэннингов все в порядке, но я лучше других знаю, что внешность может быть обманчивой. Моргнув, я возвращаю взгляд к матери. — Я позвоню тебе, если мне что-нибудь понадобится.

— Хорошо. — Она сжимает мое бедро и встает с матраса, после чего ненадолго задумывается. — О, и Элла?

Я смотрю на нее.

— Да?

Мама некоторое время изучает меня, и в ее глазах появляется задумчивость. Затем она качает головой, увитой розовыми бигудями, и, нахмурившись, спрашивает:

— Почему ты плавала в обуви?

* * *

Стук пробуждает меня от сна.

Тук, тук.

Глаза распахиваются, и меня встречает темнота. Нащупав рядом с собой заряжающийся мобильный телефон, я замечаю, что сейчас чуть больше десяти вечера. Должно быть, я заснула после аппетитного пиршества с гороховым супом и солеными крекерами. Зевнув, потираю глаза ладонями.

И тут я снова слышу звук.

Тук, тук, тук.

Бросаю взгляд на свое приоткрытое окно. Легкий ветерок проникает внутрь, заставляя мои персиковые шторы танцевать в дурном предзнаменовании. По коже пробегают мурашки, хотя я уверена, что это всего лишь ветка дерева. Я всегда относилась к тому типу людей, которые считают, что «Это просто ветер», в то время как Джона был более склонен к беспокойству и тревоге, особенно когда это касалось меня.

Отбросив одеяло, поднимаюсь с матраса, дотягиваюсь до своей лавовой лампы, выдергиваю шнур из розетки и топаю к окну босыми ногами и хмурым взглядом. Я устала и промокла от пота, и либо собираюсь контузить незваного гостя винтажным светильником, либо устроить ничего не подозревающей ветке дерева очень плохую ночь. В любом случае, я настроена решительно.

Не обращая внимания на инстинкт самосохранения, я распахиваю занавеску и поднимаю руку для удара.

Макс смотрит на меня через стекло, скрестив руки.

Взгляд позабавленный.

Брови выгнуты дугой, заметной даже сквозь черноту ночи.

— Какого черта? — рявкаю я на него, хотя руку не опускаю. Я еще не решила, бить его или нет.

Он проводит пальцем по воздуху, показывая, чтобы я открыла окно пошире.

Нет.

Я совершенно не собираюсь этого делать.

— Макс, — шепчу я. — Иди домой.

Окно слегка приоткрыто, потому что его может заклинить, поэтому парень приседает, чтобы я могла лучше его слышать.

— Можно войти?

— Похоже, что ты можешь войти? — Я угрожающе размахиваю лава-лампой, одетая в свою авокадо-кигуруми с капюшоном, на котором есть стебель и лист, что, конечно, несколько нивелирует угрозу. — Я болею и, возможно, умираю. Пожалуйста, уходи.

— Тебе не интересно, почему я здесь?

— Нет. Пока.

— Ты собираешься превратить меня в гуакамоле?

Прищуриваю на него глаза.

— Не смейся над моей пижамой, а то я на тебя покашляю.

— Пневмония не заразна, — возражает он.

Свирепо смотрю на него, потому что это была моя единственная защита. Я так и знала.

Не похоже, чтобы он собирался уходить, поэтому я наконец опускаю руку, и мои плечи поникают в поражении. Отлично. Наверное, мне немного любопытно, почему он здесь. Отложив ночник, я наклоняюсь и открываю окно без сетки настолько, чтобы он смог пролезть.

Макс победно ухмыляется, когда одна длинная нога проскальзывает внутрь, а затем и вторая.

Это так странно.

Парень влезает в мое окно посреди ночи, а от меня воняет потом и гороховым супом.

Тем не менее он спас мне жизнь, так что я стараюсь придать своему лицу менее суровое выражение.

— Есть двери, в которые можно стучаться. Есть телефоны, чтобы звонить и писать.

Макс выпрямляется передо мной, его губы все еще растянуты в ухмылке, и обе ноги в черных ботинках твердо стоят на моем бежевом ковре.

— А еще есть окна, через которые можно залезть, когда стучать уже поздно, а у меня нет твоего номера телефона, чтобы позвонить или написать. — Он скрещивает руки и наклоняет голову, выражение лица смягчается. — Как ты себя чувствуешь?

Парень стоит слишком близко. Такой высокий и удушающий, и от него пахнет чистотой и землей, как тогда, когда он нес меня домой с озера. Даже мои заложенные ноздри не устояли перед его притягательным мужским запахом. Сглотнув, я отвожу взгляд.

— Я в порядке. Уже лучше.

— Я принес тебе кое-что, — говорит он. Заведя руку за спину, он достает какой-то предмет из-за пояса джинсов и протягивает его мне. Из открытого окна льется лунный свет, освещая, похоже, небольшой горшок. — Я подумал, что ты получишь много цветов, поэтому постарался мыслить нестандартно. Подарок для скорейшего выздоровления.

Я воздерживаюсь от того, чтобы окинуть взглядом спальню, наполненную обилием невидимых цветов. Затем смотрю на предмет, который Макс держит в руке. Он становится более четким, когда я наклоняюсь и прищуриваюсь.

Боже мой.

Это оранжевый карандаш, торчащий из горшка с землей.

Я моргаю тысячу раз, прежде чем поднимаю на него глаза.

— Что это?

— Однажды, может быть, он вырастит в морковку. Я надеюсь.

Мой рот захлопывается. В груди сжимается. Я не могу перестать моргать в такт своему неровному сердцебиению.

— Ты запоминаешь каждое слово, вылетающее из моего рта?

— Да. — Он пожимает плечами. — Я хороший слушатель.

Мои руки предательски дрожат, когда я протягиваю их, чтобы взять крошечный терракотовый горшок. Должно быть, это из-за лихорадки, потому что эмоции переполняют меня и застилают глаза. Я вынуждена постоянно моргать, чтобы Макс не заметил улик.

— Спасибо. Это… мило. — Это действительно очень мило. И продуманно. Абсурдно нелепо, но заботливо. — Значит, ты залез в мое окно в десять вечера, чтобы подарить мне карандаш в горшке?

Улыбаясь, Макс отходит от меня и начинает осматривать мою спальню.

— Конечно, — отвечает он.

Я хватаю лавовую лампу и иду к прикроватной тумбочке, вставляю вилку в розетку и включаю. Приглушенный свет цвета фуксии наполняет комнату, когда я ставлю горшок, а затем поворачиваюсь к Максу лицом.

— А если бы я спала голой?

— Маловероятно. Ты слишком осторожна. — Парень расхаживает по комнате, осматривая стены, увешанные постерами, и книжные полки, заставленные романами и всякими безделушками. — Однако я сплю голым, если тебе интересно. И держу окно незапертым.

— Гадость какая.

Повернувшись, он ухмыляется.

— Я также хотел проверить тебя. Убедиться, что с тобой все в порядке.