Куко́льня - Анна Маркина

А после Нового года началось настоящее. Нападал пушистый снег, который алмазно сверкал в морозные дни, когда мы ездили за город. Коньки оставляли толстые полосы на катке, где смешивалась музыка, возгласы детей и весёлый треск разрезаемого льда. У пригородных кафе к дверям жались кошки, за окнами перескакивали по веткам снегири, с грохотом проезжали фуры. Мы часами разговаривали обо всём на свете: о книгах, которые я ещё не читала, но мне обязательно надо, о Лунатике, о том, как мы оба любим, когда расцветает верба, о его работе, о том, что всё в мире взаимосвязано, о моём будущем и о его семье, которая стала чуждой, от которой осталась только внешняя оболочка, без внутреннего наполнения, о его детях, которые были ему дороги, но отдалялись всё больше и больше. И о том, как он был потерян до нашей встречи, как мало радости было у него, как его мучили бессонница и депрессия и как всё изменилось теперь. В конце зимы он привёз меня «в гости».

– Твоя квартира? – спросила я.

– Твоя.

– Как моя?

Одежда, кафе – это я могла переварить. Но квартира…

– Снял для тебя. Хватит мучиться с отчимом-алкоголиком.

Когда моё сердце бухнулось в ноги от радости, он провёл двумя пальцами по пряди моих волос и добавил:

– К тому же он курит. Не хочу, чтобы ты пахла этой дрянью.

Я понимала, к чему всё идёт, и была благодарна, что он не спешил.

Квартира была двухкомнатная, в спальном районе. Со свежим ремонтом, оборудованной кухней, простой, но практичной мебелью. С жёлтым диваном и телевизором в гостиной. С двуспальной кроватью в отдельной комнате. С тяжёлыми занавесками, которыми можно было загораживаться от света выходного дня. Всё было неброским, но удобным, как он любил.

Мы распаковали продукты, которые привезли с собой, и вместе приготовили ужин. Открыли бутылку вина. С тех пор мы всегда что-нибудь пили при встрече, даже на завтрак. Алкоголь, который я раньше на дух не переносила, стал частью моей жизни.

В тот вечер он всё говорил, говорил. О том, что никак не может взяться за докторскую диссертацию и никогда, наверное, её не напишет. О том, какой удивительный был сегодня день. И потом у него в глазах заблестели слёзы.

– Как же хорошо сейчас, – сказал он. – Я всегда буду помнить о том, как было хорошо.

У меня в душе будто ландышевая поляна зацвела. Ради этого чувства можно горы свернуть. Или спрыгнуть со скалы.

Он часто говорил о настоящем в прошлом: «как было хорошо». Как будто знал, что всё закончится. Повторял, что слишком стар для меня, что скоро я его брошу. Меня пугало это и радовало одновременно. Я была для него божеством, обретшим плоть и кровь, которое он всё выше и выше поднимал на пьедестал. Я ещё не знала, что это делается только затем, чтобы с грохотом низвергнуть придуманный образ и смешать его с мусором.

Но тогда внутреннее облако белой нежности разбухало внутри меня так, что невозможно было его сдержать.

Он спросил:

– Что случилось?

И я долго-долго не решалась озвучить необъяснимую полноту своего светлого чувства. Но в конце концов собралась с духом:

– Я люблю тебя.

Он обнял меня и отнёс в постель:

– Девочка моя, и я тебя люблю. Но ты и так знаешь.

Кажется, это была точка, в которой переключатель щёлкнул и наступила темнота. Хотя мне казалось, что зажёгся свет.

Это были счастливые недели с задёрнутыми шторами. Мы заказывали пиццу и съедали её в постели, смотрели романтические фильмы и долго лежали, обнявшись, в молчании, отгороженные от прошлого и будущего. Мир сжался до размера съёмной квартиры, в которой царствовали нега и безразличие ко всему вовне.

Я кое-как закрыла сессию, хотя думать ни о каких учебниках и конспектах не могла. Мысли разлетались как мошкара. Начались занятия, но я редко попадала на пары, потому что всё, кроме нашего томительного безделья, перестало иметь значение.

Юра не оставался на ночь – такова была договорённость с женой. Но у нас были утра и вечера. Он заезжал рано, на рассвете, чтобы провести со мной несколько часов. Привозил хризантемы и бутылку вина.

Он открывал меня, как мореплаватель неизведанные земли, с уважением и мудростью. Я привыкала к ощущению, когда тело перестаёт быть только твоим, когда ты передаёшь его во владение другому человеку. И даже ночью, переполненная неутихающей жаждой, я выныривала из сна в томительное ожидание. Тогда темнота словно гудела вокруг моей кожи, тени с осуждением, как охранники в тюрьме, ходили по стенам. Не было мира, кроме него. Мир был он.

Однажды он читал мне книгу, «Крейцерову сонату». Это были часы чистого восторга. Быть рядом, слушать его голос. Он считал, что это лучшее произведение Толстого и никто никогда не сможет так написать двойственную природу женщины.

Каждую неделю он оставлял на подоконнике деньги. Больше я не чувствовала себя замарашкой, которой нечем было заплатить за самое необходимое. Я ездила в салон красоты делать маникюр, ходила в дорогие магазины покупать жаккардовые простыни и новые туфли, которые некуда было носить, часами бродила по продуктовым, чтобы выбрать свежие фрукты или особенный сыр.

Всё моё время было временем ожидания. Он подолгу не отвечал на сообщения, потому что был слишком занят на работе. Я никогда не была уверена, приедет он или нет. Его планы часто менялись из-за жены и детей, из-за большого количества дел. Он вечно торопился.

Ему не нравилось видеть меня в домашнем. Поэтому к вечеру я наряжалась в подаренные им вещи. Ему нравилась изысканная еда, а мне всё равно нечем было заняться, пока я ждала его, поэтому я училась готовить. Когда мы ужинали вместе, я ставила ноги на краешек его стула. Он накрывал их рукой, и между нами словно бы натягивалась ниточка электричества. И это было то самое… лучшее время, за которым следовала близость. Иногда он в последний момент отменял встречу, тогда я, не вылезая из дорогой одежды, ела одна у телевизора и рано ложилась спать, чтобы поскорее наступил новый день, в котором будет он. Когда он не мог выбраться ко мне подолгу и я начинала злиться, он чувствовал себя виноватым и вдруг появлялся, встревоженный и напористый, с подарками и извинениями.

Как-то мне написала Оля, спросила, куда я пропала. И вдруг я поняла, что у меня никогда не было своего угла, не было возможности позвать гостей. И