Сделка - Дарья Белова

Приподнимаюсь на носочки и первой касаюсь его губ. Горячие. Невыносимо горячие, обжигающие, обожженные. Сердце выныривает из тела, как рыбка, и продолжается биться, биться в бессмысленных конвульсиях.

Алекс подцепляет мой подбородок, и… Углубляет поцелуй. Его язык толкается в мой. Кладу руки на его плечи, тянусь выше.

Поцелуй другой. Не такой, как на камеру. Дерзкий, запретный. Его не остановить, нажав на кнопку «стоп».

Несмотря на выбритое лицо, вечерняя щетина царапает. Но это так приятно. По-настоящему. Завтра я точно не скажу, что все случившееся оказалось сном.

Алекс хватает меня за шею, к себе прижимает. Зарывается пальцами в волосы на затылке, продолжает неистово целовать.

Черт! Это уже не просто возврат долга. Нечто большее, сводящее с ума, доводящее до крайности, подгоняющее к пропасти…

Все заканчивается, когда Эдер грубо меня отталкивает. Между нами меньше метра, каждый у противоположной стены.

Его взгляд мечется, глаза пугают. Нет сырости, туманности… Одна чернота. Густая, манящая, обезоруживающая.

— Спокойной ночи, Марта, — сухо говорит настоящий Алекс Эдер.

Его пульс хоть на чуть-чуть вылетел? Ровные пики кардиограммы показали запредельный шпиль? Мой разорвал небеса.

— Хороших снов, Алекс.

И он уходит размеренным шагом, не торопясь, с ровной спиной и таким же дыханием.

Глава 23

Марта

Не знаю, знак это или нет, но когда я проводила Алекса одним лишь взглядом и заходила к себе в номер, зацепилась платьем за что-то острое. Ужасные зацепки, порванные нити — нет больше желанного подарка от Эдера.

Платье пришлось отправить в мусорку. Скорее, сделала это от взбесившихся чувств. У меня в момент поцелуя внутри горело все синим пламенем, а он, гонщик этот, как игрушку оттолкнул и ушел.

Руки тряслись. Сердце грохотало. Думала догнать, ударить. Или… Обнять. Спросить «почему». Совсем-совсем ничего не почувствовал?

Частный самолет Алекса ждет нас в аэропорту. Три дня пролетели как один миг. И нет, они не были настолько романтичными, как мне бы того хотелось.

— Добро пожаловать, — стюардесса приветливо улыбается.

Не реагируя, сажусь на привычное место напротив Алекса. Мы летим с ним вдвоем.

За весь путь от отеля до аэропорта Эдер смотрел в окно, надев на глаза черные солнечные очки. На меня бросил один взгляд и кивнул. В остальном я вновь не то тень, не то обуза, с которой он вынужден сотрудничать.

Ощущение, что меня грохнули об землю лицом, усиливается по мере того, как проходит полет: в тишине, молчании и тяжелом, если не тяжелейшем, напряжении. Хоть за борт выбрасывайся.

— Алекс? — зову и сама себя не слышу.

Самолетный гул, мой пульс, копошащиеся, как рой пчел, мысли.

— Я настолько тебе неинтересна?

Господи, как это низко — спрашивать у мужчины подобное. Покрываюсь густой краской и я благодарна Алексу, что он, как благородный мудак, не смотрит на меня. Я бы сгорела со стыда.

— Или противна?

Спина вся мокрая. Волнуюсь, себя ненавижу. Всегда презирала таких девушек, которые вешаются на парней.

Но мне… Ответы нужны. Все же было хорошо. И вдруг… Ожог четвертой степени для моих чувств.

— Почему, Алекс?

Гонщик режет меня взглядом своих светло-серых глаз. В них арктический холод и тотальное равнодушие. Опустошает меня своей же пустотой.

— Давай придерживаться контракта. И я не про глупый пункт с фиолетовым цветом. Я про основу, Марта. Я помогаю, ты выполняешь свою роль. Никакой любви, и в декабре наши пути расходятся. Одно твое слово обо мне в прессе — и я засужу тебя. Еще и штраф на приличную сумму получишь.

Глядит в упор. Бьет на поражение. Метко. Четко. Снайпер, а не пилот «Формулы-1».

Я всего лишь хотела спросить, почему он отталкивает, почему не принимает?

Опускаю глаза на свои сцепленные пальцы. Не понимаю, они ледяные? Будто сотни игл вонзились в подушечки и раскраивают меня от ладоней вверх.

Алекс на своего отца сейчас похож. Как две капли воды. С виду красавцы, а внутри — жестокие и беспринципные монстры.

Полная противоположность моему гонщику.

— У тебя кто-то есть? — спрашиваю, шевеля одними губами.

А тут я со своими поцелуями. В этом все дело?

— Нет. Неужели ты думаешь, что я бы тогда заключил с тобой сделку? — усмехается и берет бутылку воды со столика.

Открывает ее одним движением и присасывается к горлышку. Думает о чем-то про себя, думает.

— Вчера ты был другим. А сейчас…

— Ты совсем меня не знаешь, Марта! — злится. — Интересуешься, почему я все прекратил? Хочешь знать ответ? Он такой: ты влюбишься, мы трахнемся. Может, один или два раза. Не суть. Порядок действий тоже можно изменить. Сначала трахнемся, потом влюбишься… Ты к этому стремишься?

Сижу, не шевелюсь.

Боль стесняет дыхание до полной его остановки.

— Ты будешь надеяться, что я влюблюсь в тебя, что изменюсь. И вместе мы пойдем счастливые под венец. Я же прав?

Чертовски не прав! Но сказать это не выходит — во рту жжет.

— Хуйня все это, — ругается, — в декабре все закончится. Твои страдания меня не волнуют, но волнует мой вынос мозга. Такие, как ты, легко не уходят из чужих жизней.

И он, наконец, отворачивается.

Было очень грубо. Алекс, которого я успела узнать, никогда бы так не поступил. Но… Может, я и правда не знаю настоящего Эдера?

Духота салона сгущает кровь до состояния киселя в венах.

Сижу сама не своя. Когда тебя отшивает понравившийся парень, это одно. Но Алекс не совсем отшил, он опустил, а себя возвысил. Типичное поведение мудака.

Тело онемело, и я борюсь не только с ним, но и с желанием разреветься.

Обидно и больно.

— Не надейся, Алекс Эдер. Мою любовь еще нужно заслужить.

Гонщик сантиметр за сантиметром ведет свой взгляд от иллюминатора ко мне. Медленно, расчетливо. А я терпеливо жду, когда его светло-серые глаза изменят оттенок.

Хочу увидеть вызов. Вчера в бутике он был, в ресторане был, в коридоре перед поцелуем.

— А ты, — вдох. Отворачиваюсь, чтобы повернуться с нечитаемым выражением лица. Чему только не научишься у этого гонщика. — Ты скотина австрийская. Глаза б мои тебя не видели.

Отталкиваясь от подлокотников, встаю, чтобы направиться в туалет. Оттуда я не выйду до самой посадки. Еще каких-то несколько часов подождать.

— Мне понравилось!

Его голос тихий, но по-прежнему твердый. Не сломить, не погнуть, ничего с Эдером не сделать. Он таков, каков есть.

Останавливаюсь и