Развод. Мне теперь можно всё - Софа Ясенева

утро одно и то же: глаза только открыла, а мир уже плывёт и желудок сжимается в тугой узел. Это обстоятельство серьёзно подрывает моё и без того шаткое настроение. Если верить Марине, то продолжаться всё это может ещё месяц, а самые страшные прогнозы — вплоть до конца беременности.

Одна мысль о таком раскладе заставляет меня мечтать завернуться в одеяло и не выходить из него аж до самых родов. Только кто же даст? Студенты ждут пары, министерство образования движений по составленному акту, а коллеги — они вообще запаслись попкорном. Им ведь жутко интересно: далеко не каждая ситуация настолько спорная, как моя. Для них это как сериал, за которым можно наблюдать, обсуждать в курилке и строить прогнозы, чем закончится.

Я сама не раз сидела «в зале» и с любопытством наблюдала за чужой драмой, шепчась с соседями и примеряя чужие проблемы на себя. Но когда оказываешься по ту сторону — всё иначе. Даже если уверен в своей невиновности, доказать обратное ой, как непросто.

Я захожу на кафедру. Разговоры тут же обрываются, будто кто-то нажал на паузу. Кружки с чаем и кофе зависают в руках, кто-то поспешно переводит взгляд в окно, кто-то демонстративно утыкается в бумаги. Тишина вязкая, как кисель.

— Лид, ты как? — первой нарушает её Вера, наша преподаватель немецкого. Голос у неё мягкий, но в глазах — явное любопытство.

— В норме, — отзываюсь максимально спокойно.

Я поворачиваюсь к Свете, которая вальяжно сидит с чашкой кофе, будто ей абсолютно всё равно. Но я знаю, что у неё за плечами похожая история, и именно её помощь мне сейчас нужна.

— Свет, можно тебя на минутку?

Она отодвигает чашку, поправляет волосы, словно настраиваясь на важный разговор, и деловито поднимается.

— Давай выйдем, обсудим без лишних ушей, — бросает она через плечо.

На кафедре снова зашуршали бумаги, но я-то знаю: все уши останутся настроенными на любые звуки из коридора.

Мы выходим в коридор, двери кафедры закрываются за нашими спинами. Тут пахнет краской, потому что в соседней аудитории делают ремонт, и старым линолеумом, лампы над головой чуть потрескивают, создавая ощущение, что мы в какой-то подземке, а не в университете.

Света скрещивает руки на груди, облокачиваясь о стену. На лице у неё снисходительная улыбка, та самая, которая всегда заставляла студентов чувствовать себя мелкими.

— Ну, выкладывай, — говорит она, будто ей это вовсе неинтересно.

— На меня составили акт. Хочу понять, как действовать. Ты же проходила через подобное?

— Акт… — она нарочито растягивает слово, будто пробует его на вкус. — Ну да, было дело. Только у меня там студенты были наглые, жалобы писали пачками. У тебя, я слышала, всё интереснее.

Я сжимаю губы. Вот же новости разносятся быстрее ветра.

— Так что делать?

Света чуть склоняет голову набок, будто прикидывает, насколько далеко готова пойти.

— Ну… во-первых, не вздумай сама рыпаться в министерство. Сожрут. Надо искать свидетелей, которые подтвердят твою невиновность.

— Свидетелей… — повторяю я.

— Да. Только учти: коллеги редко захотят лезть в чужие проблемы. Тебе придётся быть очень убедительной.

Она улыбается уголком губ, и от этой улыбки мне становится не по себе. Словно Света наслаждается тем, что теперь я оказалась на её месте.

— А бумаги? Документы? Можно же запросить?

— Теоретически можно, — протягивает она лениво. — Но тебе их просто так никто не даст. Надо знать, где искать.

— И где?

Света смотрит на меня долгим взглядом, потом пожимает плечами.

— В своё время я нашла… но у тебя ситуация другая. Думаю, тебе стоит сосредоточиться на том, чтобы вести себя безупречно и не нарываться. Иногда это работает лучше любого документа.

Слова её звучат как совет, но на деле — это почти ничего. Полуправда. Сладкая обёртка без начинки.

— Спасибо, — выдавливаю я, хотя внутри клокочет раздражение.

Света кивает, чуть слишком довольная, и, поправив волосы, возвращается обратно на кафедру, оставив меня в коридоре одну.

Я прекрасно понимаю: рассказала она мне ровно столько, чтобы не выглядеть равнодушной, но ни капли больше. Остальное придётся выяснять самой.

Сначала приходится идти на пары. Сажусь за стол, делаю вид, что погружаюсь в конспект, хотя мысли в голове как назло скачут. Студенты чувствуют мою рассеянность: шёпотом переговариваются, но я не делаю замечаний.

К концу дня решимость крепнет. Я не могу просто сидеть и ждать, когда акт станет приговором. Надо искать доказательства, что всё было иначе.

Сначала заглядываю в архив кафедры. Пыльные папки, тяжелые папки-скоросшиватели, столы, за которыми скучающе листают бумаги лаборантки. Объясняю, что хочу ознакомиться с актами, составленными ранее. В ответ пожимают плечами:

— Вам нужно официальное разрешение. Такие документы просто так не выдают.

Лёгкий холодок пробегает по коже. То есть, Света знала и всё равно промолчала? Она же сама говорила, что у неё был такой акт. Значит, проходила эту процедуру и точно в курсе, как всё устроено.

После пар иду к секретарю деканата. Та с подозрением смотрит поверх очков:

— Вы думаете, что сможете самостоятельно «опровергнуть» акт? Это не ваша компетенция. Всё делается через комиссию. Пишите заявление, и только тогда получите право знакомиться с материалами проверки.

Я могла бы узнать об этом ещё утром, если бы Света не утаила часть информации.

Злость и обида смешиваются с усталостью. Выхожу на улицу и глубоко вдыхаю холодный воздух. Теперь всё ясно: если я хочу защитить себя и ребёнка, придётся самой шаг за шагом разбираться в этих бумагах и бюрократии. А значит, времени на слёзы и наивные надежды больше нет.

На крыльце меня перехватывает Толмацкий. Стою, пытаюсь вдохнуть холодный воздух и хоть немного прийти в себя после пар.

— Ну как дела?

Я морщусь. Отмахнуться? Сделать вид, что всё в порядке? Как-то неожиданно для себя пересказываю ему разговор со Светой. О том, как она вроде и посоветовала, а вроде и нет. Словно за ширмой что-то оставила, недоговорила, будто ревнует или завидует.

Толмацкий слушает, а потом громко фыркает.

— Нашла у кого спрашивать. Лид, ну почему сразу ко мне не пришла? Я же сказал, что помогу.

Щёки у меня вспыхивают.

— Думаешь, мне приятно бегать и жаловаться каждому подряд?

Он только отмахивается.

— Потом будешь дуться, — коротко бросает. — Пойдём в машину.

Я останавливаюсь, скрещиваю руки на груди.

— Это ещё зачем?

Глава 26 Дмитрий