(не)вернуть. Цена искупления - Анна Гранина

Оля слушает, нахмурившись, её глаза становятся всё шире, а потом и вовсе превращаются в две возмущённые пуговицы.

— Да я ему ноги переломаю! — почти выкрикивает она, потрясая костылём. — Да кто он вообще такой, этот хрен в маске? И почему Макс ещё не перевернул всю больницу вверх дном?

— Он уже едет, — тихо говорю я, откусывая кусочек пирожного и чувствуя, как сладость помогает мне справиться с остатками тревоги.

— Вот и хорошо, — решительно кивает она, откусывая сразу половину своего эклера. — А я пока тут с тобой посижу, пока твой супергерой не прилетел. И пирожные съедим все до последней крошки. Нам ещё расти!

Я улыбаюсь и откусываю ещё кусочек. С Олей рядом становится легче, теплее, надёжнее. Но я по-прежнему вздрагиваю от каждого шороха за дверью. И когда она снова открывается, сердце вновь подскакивает к горлу, но это уже Макс.

Он стоит в дверях, напряжённый, взъерошенный, запыхавшийся, с бешеным взглядом, в котором я вижу одновременно страх, ярость и облегчение.

— Макс… — я шепчу это имя как молитву, чувствуя, как глаза снова наполняются слезами.

— Я здесь, Птичка, — тихо и твёрдо говорит он, подходя и осторожно касаясь моей щеки, а потом переводит взгляд на Олю. — Спасибо, что ты здесь.

— Ещё бы меня тут не было, — бурчит она, грозно махая костылём, — теперь давай разбирайся с этой твоей убогой охраной и с остальным дерьмом. А мне пора, ребятки. Викуль, завтра приковыляю еще. Ок? Макс, твой водитель не хочет меня отвезти до дома?

Макс кивает, и дает указание по телефону. Он Олю даже взглядом не удостоил. На меня смотрит неотрывно.

Он бережно целует меня в лоб, чуть дольше задерживая губы на моей коже.

— С тобой точно все хорошо? Я позову врача. — встает.

— Нет, – хватаю его за руку. — Не надо врача. Все хорошо. Ты рядом. Нет. — Мотаю головой. — Я хочу побыстрее все рассказать.

— Давай, моя Птичка, рассказывай все по порядку.

Глава 25.

Макс.

Смотрю на Вику, и чувствую, как сердце сжимается от её вида. Она сидит на кровати, маленькая, хрупкая, с влажными от слёз глазами, но в её взгляде — та же стальная решимость, которую я полюбил много лет назад.

Одеяло натянуто до подбородка, телефон сжат в руке, а на тумбочке — пионы, которые я привёз утром, теперь кажутся неуместными. А я хотел чтобы она любовалась их нежность и улыбалась поболльше.

Оля только что ушла, бурча что-то про мою «убогую охрану», и её энергия ещё витает в воздухе, но я едва замечаю это.

Всё, что важно, — это Вика. И её слова, которые она шептала по телефону: «Кто-то угрожал. Тебе, нам, Роме…»

Осторожно беру её руку. Её пальцы холодные, дрожат, и я сжимаю их мягко, стараясь передать хоть каплю тепла. Она так сильно испугана.

— Птичка, — говорю тихо, почти шёпотом. — Расскажи всё по порядку. Давай, моя хорошая.

Она кивает, но её взгляд мечется по палате — на дверь, на окно, на занавески, будто кто-то может прятаться там. Она дышит глубоко, собираясь с силами, и начинает. Её голос дрожит, но она говорит честно, как всегда, не утаивая ничего. Про мужчину в халате, который представился врачом. Про его маску, холодные глаза, татуировку на руке. Про угрозы — мне, Роме, и даже Надюшке. Про то, как он велел мне «не лезть, куда не надо». Каждое её слово — как удар, но я держу лицо спокойным, чтобы она не видела, как во мне закипает ярость.

Я хочу, сука, всех рвать… Голыми руками и зубами.

— Он знал про нас, Макс, — шепчет она, и её глаза темнеют от страха. — Про Надюшку. Про Рому. Он сказал, чтобы ты перестал… Но что перестал? Что ты делаешь?

Я сжимаю её руку чуть сильнее, но не отвечаю сразу. Вместо этого задаю вопросы, мягко, осторожно, как будто хожу по тонкому льду.

— Вика, что ты ещё заметила? — спрашиваю, глядя ей в глаза. — Он называл имена? Фамилии? Может, намекал на кого-то конкретно?

Она хмурится, её взгляд уходит в сторону, будто она пытается вытащить воспоминание из глубины.

— Нет… Имен не было, — отвечает медленно. — Но эта татуировка… На левой руке, на тыльной стороне. Маленькая, чёрная, похожа на руну. Или крест, но странный, с завитками. Я не разглядела точно, но… она мне показалась значимой. Не знаю, откуда.

Я киваю, запоминая каждую деталь. Руна. Это может быть что угодно — символ принадлежности, даже просто модная ерунда. Но делаю мысленную пометку на счет этого отличительного знака.

Я глажу руку жены, чтобы она почувствовала, что я рядом, и продолжаю:

— Он говорил что-то ещё?

Она вздрагивает, и я вижу, как её глаза вспыхивают. Она поворачивается ко мне, и её голос становится твёрже, несмотря на страх.

— Макс, это связано с политикой? — спрашивает она прямо. — Или с бизнесом? Ты же не просто так молчишь. Я знаю, что ты что-то скрываешь. Что ты делаешь? Куда ты полез?

Её слова попадают точно в цель. И в них вся правда. Но я не могу отступить назад.

Она права. Я не хотел посвящать близких в подробности своей новой деятельности. И до последнего бы скрывал, чтобы защитить её, Рому, Надюшку. Но теперь это вылезло наружу, и я должен быть в сотню раз осторожнее и осмотрительнее. Я открываю рот, чтобы ответить, но Птичка перебивает, её голос становится быстрее, почти паническим.

— И ещё, Макс… — она оглядывается на дверь, понижает голос до шёпота. — Я боюсь, что нас могут подслушивать. Здесь, в палате. Я не доверяю медперсоналу. Этот тип… он сказал, что я должна сомневаться в тех, кто приносит таблетки, еду, капельницы. Что, если он прав? Что, если кто-то из них куплен? Они же могут… – прикрывает рот ладошкой и всхлипывает.

Я чувствую, как во мне еще сильнее вскипает желание убивать, но подавляю его. Не время.

Я наклоняюсь ближе, чтобы она видела мои