Мир на костях и пепле - Mary Hutcherson

хоть вместе с домом, хоть вместе со всем миром, потому что это не имеет совершенно никакого значения по сравнению с тем жаром, что распаляется у меня внутри. На ощупь убираю стакан на маленький столик, кажется, проливая половину на пол, и зарываюсь обеими руками в волосы Пита, а он громко выдыхает, только лишь усиливая притяжение. Я не хочу, чтобы оставался хотя бы миллиметр расстояния, разделяющего нас, и тянусь еще ближе, чувствуя сильные руки на своей талии, но Пит внезапно отстраняется, тяжело дыша.

— Стой… — шепчет он, сильно сожмурив глаза.

Не понимаю, в чем дело, и тянусь обратно, но он перехватывает мою ладонь и силой отводит ее в сторону. Замешательство быстро приводит в чувства: пытаюсь вырвать руку, но хватка становится только крепче, а запястье больно саднит. С губ срывается тихий стон, от которого Пит открывает глаза и впивается в меня затуманенным взглядом без единого намека на голубую радужку.

История будто повторяется вновь, и сердце, которое, кажется, уже не может биться быстрее, все-таки ускоряет свой бег, а я замираю, не в силах предпринять что-либо. Единственное правило, которое я поняла за месяцы слежки за Питом: если начинается приступ, нужно оставить его в покое и не трогать. Только в текущих обстоятельствах это невозможно, а любое мое слово или действие, скорее всего, усугубит положение.

Остается только наблюдать за начинающейся бурей, со всей силы надеясь, что она каким-нибудь чудесным образом меня минует. Каждая секунда длится дольше вечности, в ушах бешено стучит пульс, а о течение времени можно судить только по ритмично поднимающейся груди Пита, хватающего воздух так, словно он только что тонул. Я не шевелюсь, даже не моргаю, и эта тактика становится правильной, потому что через некоторое время он отпускает мою руку, пятится назад, а потом и вовсе встает с дивана, крепко впиваясь пальцами в обивку ручки.

Так и не выключенный таймер начинает пищать по второму кругу, и звук вынуждает Пита вновь вынырнуть из темноты, сосредоточенно всматриваясь в окружающие предметы, будто он видит их впервые.

— Ты можешь это выключить? — еле слышно произносит он, и я решительно киваю, срываясь со своего места.

Моя печка по сравнению с этой выглядит игрушечной, но, потыкав на разные кнопки, я все же заставляю ее замолкнуть. Открываю дверцу, отступая назад от волны горячего пара, хватаю прихватками противень и вытаскиваю излишне подрумянившиеся булочки наружу.

Оборачиваюсь к Питу, и вижу только светлую макушку, выглядывающую из-за спинки дивана.

Все прошло? Мне лучше оставить его одного?

Почему-то мысль о том, что следует уйти, кажется совершенно абсурдной, поэтому я направляюсь к нему, останавливаясь в нескольких метрах. Пит слегка поворачивает голову, услышав мои шаги, но я все равно не вижу его лица, а подойти ближе просто боюсь, чтобы не сделать хуже.

— Ты в порядке? — спрашивает он, и я нервно усмехаюсь.

— Это лучше ты ответь.

Воспринимаю этот вопрос за добрый знак, подхожу ближе и присаживаюсь на пол рядом, отмечая, насколько же сильно Пита выматывают приступы. Его плечи опущены, голова наклонена вбок, а под глазами пролегают темные круги, контрастно выделяющиеся на фоне нездорово бледной кожи.

— Будет синяк, — он пальцем указывает на мое покрасневшее запястье, а я натягиваю рукав ниже.

— Сама виновата, ты же сказал остановиться.

Внезапно его взгляд становится переполненным негодования, а брови хмуро сползаются к центру лба.

— Что за глупости, Китнисс? Ты ни в чем не виновата, — голос звучит холодно, выражая абсолютное нежелание слышать любые возражения.

— Ты тоже, — он не спорит, а я больше ничего не добавляю, потому что в любом случае чувствую за собой вину гораздо сильнее, чем стоит чувствовать ему.

А я еще я чувствую неловкость от прерванного поцелуя. Причем настолько остро, что по ощущениям даже поднимается температура.

Рядом с Питом я совершенно не могу контролировать себя, особенно учитывая тот факт, что самоконтроль никогда не был моей сильной стороной. Эта аура спокойствия, уверенные движения, открытый искренний взгляд и мягкий голос — все, что есть в Пите, порождает в душе доверие, несравнимое ни с чем больше. Никогда и ни с кем я не чувствовала себя так, и вряд ли когда-нибудь почувствую.

Интересно, о чем сейчас думает Пит?

Подглядываю на него укромкой из-за занавеса волос, но кроме усталости и легкой печали ничего не различаю. А тишина уже начинает казаться неловкой, и мне становится совсем некомфортно. К счастью, Пит будто чувствует то же самое, переводит на меня свой взгляд и явно собирается с мыслями.

— Ты же понимаешь, что могли случиться ужасные вещи? — почти шепотом спрашивает он.

— Но не случились же. Ты справляешься! Ты всегда с этим справляешься, и с каждым разом все лучше.

— Это не так, Китнисс. — Резко отрезает он, отворачиваясь и сжимая кулаки. — Понятие «лучше», кажется, вообще не про меня. И для своей же безопасности ты должна понять, что эта злость внутри никогда и никуда не уходит. Стоит только на секунду потерять контроль, как я уже вообще не могу управлять своими действиями.

— Пит, я не знаю, почему ты так говоришь, но для меня, как и для всех вокруг, твой прогресс очевиден. Глупо отрицать это.

— То, что я больше не набрасываюсь на тебя, чтобы убить, вовсе нельзя считать прогрессом.

Начинаю злиться от его необъяснимой и ничем не обусловленной упертости, совершенно теряя первоначальную нить разговора.

— И чем же тогда это считать?!

Он тоже раздражается, сжимая челюсти, и отвечает совершенно холодным голосом:

— Везением.

Всплескиваю руками и хочу продолжить спор, но Пит всем своим видом показывает, что не хочет ничего слышать. Да уж, не такого разговора ждешь после поцелуя!

— И чего ты хочешь? Чтобы я к тебе вообще не приближалась?

Он устало качает головой, прикрыв глаза.

— Я не говорил, что этого хочу. Я лишь объяснил, почему тебе стоит всегда в первую очередь думать о своей безопасности.

— Так мне уйти? — поднимаю брови и скрещиваю руки на груди, а Пит лишь обреченно пожимает плечами, даже не одарив меня своим взглядом.

«Отлично!» — то ли думаю, то ли беззвучно бормочу себе под нос, поднимаясь на ноги. Постоянные качели от «все просто чудесно» до «хуже некуда» уже настолько надоедают, что это даже становится смешным. Наверное, пора признать, что в силу целой тысячи факторов мы с Питом никогда не будем нормальными. И уж точно никогда не сможем поговорить на сложные темы, не разругавшись в прах. А от осознания, насколько глупо все это выглядит со стороны, вырывается нервный смешок. Судьба ведь