Бурбон и секреты - Виктория Уайлдер

Воздух перестает двигаться — как затишье перед бурей.

Я провожу тыльной стороной ладони по лбу и вытираю пот, заливающий глаза. Мне нужна минута. Бросив лопату, я наклоняюсь вперед, упираясь руками в колени. По крайней мере, сейчас лето, и земля влажная от сильного дождя, который все еще продолжается. Мне нужно закопать его вещи как можно глубже. Его телефон и туфли лежат рядом со мной на краю ямы, которую я копаю. Я вспоминаю занятия по криминалистике и мысленно составляю список химикатов, необходимых для правильной уборки кухни. Я позабочусь о том, чтобы наша одежда была сожжена, а тела тщательно вымыты.

Сглотнув комок в горле, я поднимаю глаза, чувствуя, как нарастают эмоции. Земляничная луна окрашивает небо в розовый цвет. Предполагается, что это повышает чувство ответственности. День летнего солнцестояния и земляничная луна случаются только раз в двадцать лет. Единственное, что я могу сделать, это рассмеяться — проще было бы обвинить луну. Ее гравитация и притяжение могут управлять приливами и отливами, но она недостаточно сильна, чтобы воздействовать на волю или влиять на выбор. Она не может исправить то, что сделала моя мама. Проклятье, это не та жизнь, которой я хочу. Я прищуриваю глаза и снова кричу на мертвое тело.

— Пошел ты!

Моя мама тоже не хотела такой жизни. Она говорит о дрессировке лошадей так, будто всегда этого хотела, но ее целью всегда было создание убежища — места, где те, кого она дрессировала, могли бы доживать свой век в открытом поле.

Я окидываю взглядом темные ряды кукурузы, выбираюсь из грязной ямы и отбрасываю лопату в сторону, где лежит окровавленный Таллис. Я уверена, что в нем было и что-то хорошее. Моя мать влюбилась в какую-то его часть, и она — мой компас. Мой истинный север. Человек, который всегда направляет меня в нужное русло, когда я теряю самообладание. И теперь я должна стать якорем для нее.

Я вытираю руку о шорты, избавляясь от грязи и пота, покрывающих запястье и пальцы. На каждой ладони уже образовался волдырь прямо там, где проходит линия сердца. Интересно, останутся ли шрамы? Вдалеке раздаются раскаты грома, отчего ночь кажется еще более неспокойной, и напоминают мне, что еще так много предстоит сделать. Я подставляю лопату под бедро Таллиса и использую ее как рычаг, чтобы сбросить тело в яму. Я не уверена, что когда-нибудь забуду этот звук — глухой удар и хлюпанье, когда он встречается с грязью.

Я бросаю вниз три шлакоблока и закрываю глаза каждый раз, когда они попадают в него. Мне не нужно, чтобы мокрая земля отвергла его, и он восстал из мертвых. Это не практическая магия — моя сестра не придет на помощь с заклинаниями, а шериф не прискачет на лошади, чтобы помочь мне похоронить правду. Моя мать и сестра — мечтатели в нашей семье, а я — реалист. Если бы кто-нибудь нашел Таллиса Кинга на краю этого кукурузного поля, в этом не было бы ничего очаровательного или чарующего.

Два часа спустя, промокшая от дождя и потрясенная тем, как быстро изменилась моя жизнь, я возвращаюсь к маме, все еще сидящей на ступеньках. Я не рассказываю ей ни о Линкольне Фоксе, ни о шантаже и его ультиматуме. Но я только что похоронила тело, а вместе с ним и жизнь, которую планировала для себя.

— Мне нужно уехать. После сегодняшнего вечера, — говорю я, тяжело сглатывая, потому что мои глаза наполняются слезами. — Я заберу его телефон и создам видимость, что он уехал. Тебе нужно снять часть денег и сделать так, чтобы это выглядело, будто он уехал.

— Фэй... — Она прикрывает рот рукой. — Это не...

Но я прерываю и заканчиваю за нее.

— Нет, мама, это не хорошо. Ничто из того, что здесь произошло, никогда не будет хорошо... — Я замолкаю и на мгновение опускаю голову ей на плечо. — Мэгги не поймет, почему я уехала. Но ты должна все уладить. Пообещай мне, что у вас обеих все будет хорошо. — И я знаю, что она не может, даже когда я умоляю ее. После сегодняшней ночи ничего нельзя обещать, но мне все равно нужно это услышать.

Ее голос дрожит, когда она говорит:

— Я обещаю.

Глава 11

Линкольн

Дрова громко трещат, когда раскалываются и разгораются. Откинувшись на спинку стула, я позволяю теплу огня согреть мои ботинки, закинутые на край кострища.

Я знал, что этот разговор перерастет в ссору, поэтому мы и завели его после ужина в доме, а не на винокурне. Проводя большим пальцем по нижней губе, я смотрю на Эйса, понимая, что ему моя идея не нравится. Этому ублюдку вообще мало что нравится, когда речь идет о продвижении нашего бренда.

— Я не собираюсь делать двойную бочку, — рявкает Эйс достаточно громко, чтобы заставить меня сосредоточиться на этой дискуссии. — Мой ответ — нет.

Я молча ерзаю на стуле и смотрю на Гранта.

Он заговаривает первым.

— Почему нет, Эйс?

— Потому что мы этого не делаем. «Фокс Бурбон» известен своим бурбоном. Настоящим, мать его, бурбоном, а не гребаной подделкой, которая сейчас повсюду.

Я наклоняюсь вперед и опираюсь локтями на колени, пытаясь подавить свое разочарование.

— Все делают двойную бочку. Это все равно бурбон.

Эйс с минуту смотрит на пламя, прежде чем ответить.

— Это против правил.

— Именно. — Я указываю на него. — Гнется, а не ломается. — В последнее время мне надоело слышать, какие дерьмовые у меня идеи.

— Ты хотел поделиться своей концепцией. Теперь, когда ты это сделал, я говорю тебе — нет. — Он встает, подходит к барной стойке и наливает себе на два пальца бурбон ковбойской серии, которую сделал Грант.

— Не думаю, что тебе это решать, Эйс, — говорит Грант.

— Правда, Грант? Ты занимаешься этой работой сколько? Уже, наверное, год? И у тебя есть ответы на все вопросы?

Грант натянуто улыбается, и я знаю, что будет дальше. У него есть возможность уйти. Возможность сказать, что он не собирается спорить из-за этого. У меня такой возможности никогда не было. Никогда.

— Отлично. Значит, вы сами разберетесь. — Он встает со своего места у кострища и смотрит на остальных членов нашей семьи, смеющихся в гостиной. Обернувшись, он встречается со мной взглядом, прежде чем отодвинуть раздвижную дверь и войти внутрь. — Я знаю, что мое мнение здесь не так важно, как его, — он кивает в сторону Эйса, — но это разумная идея. У