Я буду сверху - Мария Зайцева

Грубая лапа перехватывает за горло, на удивление бережно, хоть и очень властно, приподнимает. Я цепляюсь за его шею, запрокидываю голову на плечо и с наслаждением закрываю глаза, полностью отдаваясь его властным рукам, его жадности и жесткости. Это так круто, боже мой… Это – лучшее, что со мной было, клянусь!

– Вот так… Вот так, малыш… – шепчет Платон, меняя темп на более размеренный и в то же время словно бы более жесткий, глубокий. Он двигается во мне с оттягом, мерно и тяжело, шуршит безнадежно испорченное платье, давно уже слетела с головы нежная диадема, стоившая отцу целое состояние, сложная прическа растрепалась… Но мне невероятно плевать на это!

Я чувствую себя мушкой, пойманной в паутину, вокруг которой опытный паук стягивает все сильнее и сильнее свои путы… Не больно. Но навсегда.

И пусть, пусть…

Это так сладко…

– Моя… Моя… Как увидел там, в зале… Сразу… Моя… – делится Платон сокровенным, и каждое его слово бьет в меня сильнее, чем движения его плоти внутри. И точнее.

Я не выдерживаю, умираю в его руках, в его власти, от его хриплого обреченного “люблю тебя”…

И в полуобмороке чувствую, как Курпатов кусает меня в шею, в самое видное место…

И пусть.

Его метка – лучшее свадебное украшение…

Глава 23

После мы долго целуемся, не спеша приводить себя в порядок, обнимаемся, дышим друг другом, не в силах надышаться, успокоиться.

Я бы вечность так простояла, забыв обо всем на свете, но мир ничего не хочет забывать. И не собирается нас щадить.

– Эй, засранец, – голос отца за дверью заставляет нас вздрогнуть, – дверь открывай, пока я не выломал. Она тебе не жена еще.

– Блять… – шепчет расстроенно Курпатов, – тесть будущий, майор полиции, мс по боксу… Где я так проебался?

– Эй, я все слышу! – отец дергает дверь все сильнее, и я слышу, как Верка что-то возмущенно бормочет про кармическую связь, целительный целибат и прочий бред, от которого начинает кружиться голова.

Это она, похоже, папу взбаламутила. Предательница!

Дверь продолжает дергаться, это так папа намекает, что терпение его не безгранично.

И я со вздохом спускаюсь со стола, пытаюсь пригладить платье.

– Сейчас, папа! – подаю голос, пока имуществу не нанесен непоправимый ущерб.

А то папа у меня очень даже взрывной и бешеный. И тоже, похоже, ревнивый… Кого-то мне это все напоминает…

Платон приводит себя в порядок быстрее, чем я. Оно и понятно, чего ему: только молнию на ширинке застегнуть и волосы пригладить. А я…

Верка врывается в комнату первая, расстроенно ахает при виде меня:

– Соня! Прическа! Платье! Ой… Синяк!

Спасибо, блин, подруга! Вот без твоих комментариев бы обошлась, честное слово!

Так был бы шанс, что папа чего-то бы и не заметил… А теперь…

Отец окидывает меня прищуренным внимательным взглядом, затем изучает Платона.

И тот смотрит в ответ, очень даже вызывающе вскинув бровь.

– Ты еще не муж ей, – рычит, едва сдерживаясь, отец.

– Уже муж практически, – в той же тональности отвечает Платон.

– Вот штамп увижу, тогда и будем говорить, – не собирается уступать отец, – иди на улицу и жди. Твои прямо к загсу подъедут?

– Да, сразу с самолета, – кивает Платон, затем поворачивается ко мне и демонстративно целует в губы. В очередной раз показывая, что он думает про условности и штамп.

Затем выходит, напоследок довольно нахально усмехнувшись насупленному отцу.

– Щенок наглый… – бормочет тот.

– Папа, это мой муж, – напоминаю я, – и я с ним жила, вообще-то, в одной квартире!

– Мое упущение, – вздыхает отец, – если бы я раньше появился…

– Ты появился вовремя, – я не позворляю ему опять мучиться виной за то, что так поздно возник в моей жизни, подхожу, обнимаю, и сердце мягко-мягко поет от счастья.

Они, оказывается, такие похожие, мои мужчины. Надо же… Я ведь отца не знала, не предполагала, какой он… А парня выбрала себе – копию прямо…

– Руслан Маратович, нам надо пару минут, чтоб хоть что-то восстановить… – вмешивается решительно Верка, и отец, вздохнув, выходит из комнаты.

– Ох, варвар какой… – причитает Верка, осматривая фронт работ, – кошмар! Все разворошил! Вот что делать теперь?

– Ой, отстань, предательница, – отмахиваюсь я, подхожу к зеркалу, смотрю на себя… И решительно обрываю верхнюю, безнадежно измятую юбку платья.

Верка только ахнуть успевает!

Распускаю прическу, позволяя волосам свободно падать до поясницы, отыскиваю закатившуюся под стол драгоценную диадему, водружаю ее на голову. Кривовато, но прикольно.

Подтираю размазавшуюся тушь, подкрашиваю блеском красные натертые губы.

Синяк на шее не прячу. Пусть будет.

Верка, уже успокоившись, внимательно изучает меня в зеркале:

– А знаешь… В этом что-то есть… – задумчиво говорит она, – что-то такое простое и диковатое… Подожди-ка…

Она мягко переплетает мои кудри в толстенную свободную косу, выпускает пряди у лица, перехватывает тонким золотистым пояском из тесьмы под грудью, а остатками оторванной верхней юбки накрывает плечи таким хитрым способом, что кремовое классическое платье в пол становится похожим на индийское сари.

– Хорошо, что не белое, а кремовое с золотом, – бормочет она, – увлеченно драпируя меня, – лучше бы красное, конечно, но золото – тоже богато и символично… Давай поставлю тебе бинди… Пока золотом, потом красным сделаем… После того, как официально замужем будешь…

Я смотрю на себя в зеркало и удивляюсь: реально преобразилась, став похожей на нежную индианку.

Верка рядом, в своем странном радужном наряде, очень гармонично выглядит.

Мы с ней пересекаемся взглядами в зеркале:

– Ты такая красивая, Соня, – шепчет она, смаргивая слезы, – ты обязательно будешь счастлива! Поверь мне! Я знаю!

– Спасибо! Спасибо тебе!

Мы обнимаемся, а затем выходим из комнаты прямо к потрясенному моим преображением отцу.

Он смотрит долго-долго, потом моргает, выдыхая:

– Черт… Ты такая… Ты так на нее похожа… Соня…

У меня опять глаза на мокром месте, но Верка сурово пресекает попытки расклеиться:

– Руслан Маратович, все! Нас ждут уже!

Из подъезда выходим под руку с отцом. Верка идет позади, постоянно пытаясь влезть и поправить платье то там, то сям.

В принципе, этого не требуется, наше появление и без того производит фурор.

Сослуживцы отца, заставившие весь двор своими огромными и, как на подбор, черными тачками, взволнованно и восхищенно гомонят и свистят:

– Ничего себе!

– Рус – ты везунчик!

– Майор, а у тебя еще одна дочь есть?

Но я не слышу ничего и никого. Потому что у одной из машин стоит Платон.

И его взгляд, выражение его