Развод в 50. Муж полюбил другую - Алсу Караева

Мама пожимает плечами.

— Ты никогда не спрашивала, — отвечает она просто. — И потом, когда ты была замужем, тебе это знание ни к чему было. А когда вы с Рамазаном разошлись, ты была слишком погружена в своё горе, чтобы слушать истории старой женщины.

Её слова заставляют меня почувствовать укол стыда. Неужели я была настолько поглощена собой, что не видела, как жила мама все эти годы? Мысль отзывается болью где-то глубоко внутри.

— Прости, — говорю тихо, опуская глаза. — Я должна была…

— Нет, — она прерывает меня, слегка сжимая моё колено. — Никаких "должна была". Всему своё время. И сейчас — твоё время начать жить для себя. Так что завтра ты наденешь своё лучшее платье и пойдёшь на ужин с Самиром. Ты будешь жить так как подсказывает и хочет твое сердце, а не делать так, чтобы одобрили другие люди. Ты не будешь совершать моих ошибок, дочка.

Её тон не оставляет места для возражений, и я невольно улыбаюсь, чувствуя, как внутри разливается тепло. Может быть, она права? Может быть, действительно пришло моё время?

— Вот так-то лучше, — мама кивает, видя мою улыбку. — А теперь доедай плов, пока он совсем не остыл.

Она встаёт и идёт к плите, где на медленном огне подогревается чайник. Её движения лёгкие, почти танцующие, несмотря на возраст. И в этих движениях я вижу отголоски той женщины, которой она была в молодости — и той, которой остаётся до сих пор, когда никто не видит.

— Мама, — окликаю её, чувствуя, как в груди разливается нежность. — Спасибо.

Она оборачивается, её глаза мягко блестят в полумраке кухни:

— За что, дочка?

— За то, что ты такая, — отвечаю, не в силах выразить всю глубину благодарности. — За то, что позволяешь мне быть такой, какая я есть.

Она подходит и целует меня в лоб, её губы сухие и тёплые.

— Всегда будь такой какой хочешь. Это твое право, — шепчет она. — А теперь ешь. Завтра важный день.

И я ем, чувствуя, как с каждым кусочком внутри растёт уверенность. Завтра действительно важный день. Первый день моей новой жизни.

Глава 23

Ужин с Самиром превращается в регулярные встречи. Мы ходим в театр, на выставки, просто гуляем по городу. Он рассказывает мне о своих путешествиях, о жизни за границей, о своей покойной жене Асият и сыне Адаме. Я говорю о детях, о фонде, иногда — о прошлом, но никогда о Рамазане. Его имя словно стиралось из моего сознания, стало незначимым, хотя Самир не просил меня об этом.

Время летит незаметно. Вот уже и Новый год на пороге. Фарид и Лейла прилетают на каникулы, дом снова наполняется их голосами, смехом, энергией молодости.

— Кто такой этот Самир? — спрашивает Лейла, помогая мне украшать елку. — Ахмет говорит, вы часто видитесь.

Замираю с хрустальной игрушкой в руках, не зная, что ответить.

— Он спонсор фонда, — говорю наконец, стараясь, чтобы голос звучал непринужденно. — И… друг.

— Друг? — Лейла изгибает бровь, и в этом жесте она так похожа на отца, что у меня перехватывает дыхание. — Только друг, или?..

— Или что? — делаю вид, что не понимаю.

— Или нечто большее? — она не отступает. — Мама, тебе нет нужды скрывать от нас свою личную жизнь. Мы взрослые, мы понимаем.

Смотрю на дочь с удивлением. Когда она успела повзрослеть настолько, чтобы давать мне советы о личной жизни?

— Не знаю, — признаюсь честно. — Мы просто проводим время вместе. Нам хорошо. Остальное… сложно.

Лейла подходит, обнимает меня, и её духи — свежие, с нотками цитруса — окутывают меня приятным облаком.

— Ты заслуживаешь счастья, мам, — говорит она тихо. — После всего, что было.

В её словах — не просто поддержка, но и прощение. Словно она говорит: "Я знаю, что ты любила папу, но теперь ты свободна".

— Спасибо, солнышко, — обнимаю её в ответ, чувствуя, как что-то тяжелое отпускает внутри. — Это много значит для меня.

В канун Нового года Самир приглашает меня за город. Он приглашает в деревянный дом в лесу, в часе езды от города. "Нужно встретить Новый год вдали от шума и суеты," — говорит он, и я соглашаюсь, чувствуя нервное возбуждение.

Мы приезжаем днем 31 декабря.

Я примерно себе представляла каким будет домик, но когда мы оказываемся на месте, то я в восхищении: дом оказывается уютным бревенчатым шале с камином и большими окнами, из которых открывается вид на заснеженный лес. Самир затапливает камин, готовит безалкогольный глинтвейн. Я помогаю накрыть на стол, и все это кажется таким… естественным. Словно мы делали это сотни раз.

— Знаешь, я хотел поговорить с тобой, — говорит он, когда мы сидим у камина на диване после ужина, ожидая полуночи. — О нас.

Моё сердце начинает биться чаще. Вот оно. Разговор, которого я ждала и боялась одновременно.

— Я понимаю, что ты прошла через многое, — продолжает он, глядя на огонь. — И что прошло уже достаточно времени с тех пор, как твой брак закончился. Я не хотел торопить события, поэтому давал время привыкнуть к себе…

Он замолкает, явно подбирая слова. Глиняная кружка с глинтвейном согревает мои ладони, а внутри растекается тепло, и не только от напитка.

— Но? — тихо спрашиваю.

— Но я не становлюсь моложе, — он усмехается, проводя рукой по седеющим волосам. — И жизнь показала, что пора бы уже все брать в свои руки, а то ты и дальше будешь от меня убегать.

Он поворачивается ко мне, и в его взгляде столько теплоты, что я почти физически ощущаю её.

— Ты стала важной частью моей жизни, Рания, — продолжает он тихо. — Я не думал, что после смерти Асият смогу снова испытывать такие чувства. Но ты… ты изменила всё.

Внутри словно что-то обрывается — не от боли, а от внезапного освобождения. Словно последние оковы, державшие меня в прошлом, наконец спадают.

— Самир, я… — начинаю, но он мягко прерывает меня.

— Подожди, — говорит он. — Я знаю, что ты, возможно, не готова. И я не прошу немедленного ответа. Просто хочу, чтобы ты знала: я хочу быть с тобой. Сейчас, завтра, через год, всегда.

Он встает, подходит к своему пальто, висящему у двери, достает из кармана маленькую бархатную коробочку. У меня перехватывает дыхание.

— Я не планировал делать это сегодня, — признается он с легкой улыбкой. — Хотел дождаться подходящего момента, особенного случая…

Он возвращается снова садится рядом со мной на диван, и весь мир словно замирает.

— Но потом понял, что каждый