Монетка для Элли - Валерия Аристова

сон! Он сжал голову руками. Нужно найти брата и рассказать ему, потому что даже самый лучший писатель не смог бы выдумать подобных приключений! Корабль, джунгли, саванны, незнакомые девушки, одна из которых его невеста, а другая — возлюбленная… Африканский бог-змей, живущий в замке на горе! Генри бросился к двери, и вдруг замер, когда та отворилась сама собой.

— Я позволил себе привести вас в божий вид, — проговорил Нук, появляясь на пороге, — беседовать с избитым и готовым испустить дух собеседником такое себе удовольствие.

Он вошел в комнату, заставив Генри отступить. Мир его медленно собирался из обрывков воспоминаний, меняя сон и реальность местами. Дурацкие шуточки Нука заставили его поверить, что он дома, и не должен выбирать между бесчестьем и смертью Элли. И он поверил, на миг, но стал самим собой — не уставшим и бесчувственным истуканом, а беззаботным юношей, у ног которого лежит весь мир и даже немного больше. Он полной грудью вдохнул этой беззаботности, и тем больнее было осознание, что тот Генри исчез навсегда, уступив место не самому лучшему субъекту, издерганному, нервному и злому, в двадцать три года образом мыслей напоминавшему старика.

— Тебе угодно мое унижение? — Генри смотрел на Нука без всяких эмоций, — ты сумел доказать, что я ничего не могу. Что мне нужно сделать, чтобы Элли очнулась?

Нук вздохнул. Генри разглядывал его, вдруг поняв, что перед ним совсем не юноша, а серебряные глаза — это не глаза молодого человека. Да и не человека совсем. Не человека, но уставшего существа, пресыщенного и разочарованного.

— Не нужно мне твое унижение, — Нук провел рукой по своему телу, вдруг оказавшись одетым, как английский джентльмен, только модный сюртук его искрился серебряной чешуей, — теперь ты готов говорить, не изображая из себя античного героя, — Нук невесело усмехнулся и добавил, — все они тоже очень любили кричать, угрожать и махать руками. Невоспитанное племя.

Генри молчал, следя глазами за его передвижениями.

— Ты еще юн и ничего не понимаешь в жизни, наученный не по тем книгам, — продолжал Нук, закидывая руки за спину, как любил делать брат Генри, и вдруг став невероятно похожим на него, — но ты быстро скидываешь чужие личины. Я не ошибся в тебе.

— Что тебе нужно?

Нук поднял брови, совсем, как брат, и улыбнулся одними губами.

— Мне нужен ты. Видишь ли, Генри… — Нук снова принялся ходить по комнате, заставляя Генри следить за его сияющей серебром фигурой, — всесилье часто идет рука об руку с бессильем. Мы, великие, питаемся чистыми душами. Чистыми, светлыми. Нет, — он рассмеялся, увидев выражение лица Генри, — мы их не едим. Мы подпитываемся от них. От тех, кто умеет радоваться, печалиться, нести радость другим. Мы лишены этого. Имея большую власть, мы не можем жить без чужих эмоций.

— Вы? — Генри смотрел, как Нук развернулся в конце залы и пошел обратно походкой его брата.

— Мы. Великие. Нас осталось мало. Надоело. Многим надоело, и они ушли туда, где нет желаний, не сумев воплотить свои в жизнь. Созданные ими цивилизации стали развиваться не так, как они желали, или рухнули, пойдя по неправильному пути. Появились люди, умеющие хорошо и правильно желать, и стали перетягивать цивилизации в свои фантазии. Вот моя, например. Тут несколько сот лет назад была большая цивилизация, хорошая. Много золота, торговли, населения. А потом… он махнул рукой, — руины остались.

— Так почему бы тебе не возродить ее? — удивился Генри.

Нук усмехнулся.

— Пытался. Притащил сюда ученого, желающего делать всем добро. И что вышло? Как только он что-то стал создавать, явилились ястребы, которые ученого убили, и готовы растерзать эту землю из-за той кучки золота, что еще она может дать. Жажда золота, желания, которые можно воплотить с помощью золота — вот и все, что есть в их душах. Пустые, черные души.

— Нечем поживиться? — засмеялся Генри.

— Нечем, — абсолютно серьезно ответил Нук, — приходится искать души в других цивилизациях. Я выменял землю на девочку, — он криво усмехнулся, — воспитывал ее, как мог. Учил всему, что она должна знать. Но душа — сложный механизм, и никто не знает, как она устроена. Душа стремится не туда, куда ее направляешь. Крупица зла разрастается до вселенной, а крупица добра может сразить наповал целые цивилизации. Хорошее было время, — Нук сел на софу и закинул руки за голову, — людей было мало и они не понимали ничего в золоте. Мы строили цивилизации, развивали их, растили чистые души… Теперь же… Вот взять душу Элли. Я защищал и направлял ее, как мог. Она же боится меня, хотя, как только я ей не угождал. Она боится, считая своим долгом угождать мне.

Генри разозлился. Этот Змей сломал жизнь девочке Элли, и теперь, изображая его отца, сидит в кресле его матери и рассуждает о пятнах на душе!

— Перестань копировать моих родственников! — сказал он резко.

Нук вскочил на ноги, будто подлетел.

— Извини. Я привык брать образы из головы собеседника. Хочешь, поменяем вид помещения на залы Версаля?

Генри махнул рукой, показывая, что ему все равно. Но комната резко изменилась, окружив их золотом и зеркалами, воздушными арками и картинами с изображением ангелов и золотоволосых дев.

— Так лучше? — спросил Нук.

Генри дернул плечом, стараясь сладить с гневом. Нук раздражал его сверх меры, и он не мог простить ему это издевательство над Элли, и все то, через что она прошла.

— Вот ты злишься, — Нук снова был в своем привычном костюме-чешуе, и серебряные глаза его отражали свет свечей, — а я слова плохого тебе не сказал. Черные крупицы в твоей душе сейчас разрастаются до размеров вселенной.

— А всемогущество не чернит душу? — язвительно спросил Генри, — желание играть чужими душами никак не отражается на твоей?

Нук усмехнулся.

— У меня нет души в вашем понимании. Но… всемогущества тоже нет. Всемогущество придумали вы, люди, чтобы снять с себя ответственность за свои безумные решения. Чтобы обвинить Змея в искушении, а Афродиту в начале Троянской войны… нет никакого всемогущества, Генри.

— А что есть? Ты играешь людьми, как куклами.

— Нет, — Нук свел брови и вдруг улыбнулся, — я — только мысль. Образ в твоей голове. Я могу навести на идею, подтолкнуть, запутать… а решения будешь принимать ты сам. И ответственность на тебе.

— Хитро, — засмеялся Генри.

Нук вздохнул.

— Нет. Одинаковые идеи приходят разным людям. Один, сидя на берегу, мечтает переплыть океан и увидеть Индию, но ничего не предпринимает. Другой объездит всю Европу, чтобы найти тех, кто разделит его идеи и позволит снарядить корабли, не приспособленные к плаваниям через океаны. Но он идет за желаниями, и желания начинают слушаться его, и корабли плывут куда надо. Понимаешь разницу?

Генри кивнул. Он никогда не был силен в философии, и ему с трудом давались такие высокие материи.

Нук взглянул на его уставшее лицо.

— Давай проще. Один сидит на груде камней, мечтая о доме и очаге. Другой складывает камни в дом и разводит очаг. Один просто желает, другой воплощает желания. И каждый сам отвечает за свое решение. Сколько раз в жизни человеку хочется кого-то убить? Но лишь единицы берут нож и убивают. И тоже только они отвечают за воплощение желания. Идея — она может прийти всем. Но воплощение этой идеи в жизнь — удел немногих.

Генри сел на изящную софу с гнутыми золотыми ножками. Ему нужно было время, чтобы понять, чего Нук хочет от него.

— Я бы с удовольствием прибил тебя, — сказал он, — но подозреваю, что это невозможно.

Нук рассмеялся, откинув голову назад, и смех его отразился от высоких потолков и зеркал, разлетаясь по всей зале.

— Чего ты хочешь за жизнь Элли?

Нук резко стал серьезным. Он шагнул вперед, и Генри испугался выражения его глаз. Совершенно нечеловеческого, безумного.

— Ты придешь, когда я призову тебя, — сказал он.

Генри встал. Руки его дрожали, и он засунул их в карманы сюртука.

— Я приду, — сказал он просто.

…

Рассвет застал его в поле. Город был где-то рядом, и Генри, только открыв глаза, бросился со всех ног туда, где оставил Элли. Тревожное предчувствие не покидало его до самого дома, куда он ворвался, чтобы увидеть, что кровать Элли пуста.

Старая служанка спала на полу, подложив