Обольщение - Лера Виннер

очень могущественные колдуны с собственными представлениями о добродетели. Рассказывали даже, что год назад казавшийся таким спокойным и рассудительным старший герцог, Бруно, в буквальном смысле стёр кого-то в порошок в своём лесу. За что — никто не знал, но даже на нашей границе видели сверкающую голубую бурю, похожую на грозу, а её появление таинственным образом совпало с чудесным воскрешением три года считавшегося мёртвым Удо, младшего герцога.

Некоторые считали, что герцог Бруно на правах старшего взял на себя поступок брата, но ни тот, ни другой не считали нужным никому ничего объяснять.

Герцогство процветало. Люди в нём жили спокойно и сыто, не потревоженные ни серьёзными природными несчастьями, ни разбойниками.

Попытка обольстить Удо Керна должна была стать моей опасной и безумной авантюрой. Моей последней, отчаянной попыткой спастись.

Мог ли Вильгельм передумать и не захотеть иметь дела с этими людьми?

Разумеется, мог. И я точно не стала бы его за это осуждать, потому что само́й мне было страшно до холодеющих пальцев и стука в висках.

— Если ты хотел побыть один, нужно было просто сказать, — я всё же подошла и опустилась на траву рядом с ним.

Вильгельм повернулся, бросил на меня быстрый, но очень внимательный взгляд.

— Тебе нужно было отдохнуть.

— Проспав сутки?

Вне всякого сомнения, это был не только новый костёр, но и новый вечер.

Барон едва заметно дёрнул плечом.

— Тот, кто тебя преследует, тебя выматывает. Так, ты становишься для него лёгкой добычей. Тебе ведь снятся сны?

Он, разумеется, знал о том, что со мной происходило.

А я, в свою очередь, абсолютно точно знала теперь, что сам он не спал. Охранял меня, отгоняя мои кошмары.

— Ты не ложился.

Он посмотрел на огонь и снова пожал плечами, как если бы это ничего не значило.

Не подтвердил, но и не опроверг.

Коснуться его сейчас, означало бы бессовестно воспользоваться и его расположением, и той обжигающей близостью, на которую он пошёл в доме травницы, как на крайнюю меру, чтобы добиться от меня правды.

Понимая это, я всё равно придвинулась ближе и прижалась к его руке, мягко коснулась губами плеча через ткань рубашки.

В конце концов, помимо разговора с герцогом Керном, — с любым из них, — он ещё кое-что мне пообещал.

Хотя… ведь и это тоже выполнять был не обязан.

Монтейн тут же повернулся, взял меня за затылок и поцеловал так, что захватило дух — медленно, глубоко и обезоруживающе.

Я потянулась к нему, не думая, немного неловко обняла за шею, и только в этот момент поверила, что он никуда не делся.

Хотя, казалось бы, когда только успела так сильно привязаться к нему?

Когда дыхание закончилось, барон медленно облизнул губы, а потом опять уставился на огонь.

Он как будто собирался с силами и подбирал слова, чтобы сообщить мне о чём-то, что способно меня разочаровать, но мне, вопреки доводам разума, было спокойно.

После такого поцелуя в самом деле не жаль стало даже умереть.

А ведь в моём случае можно было поспорить, что хуже: жизнь или смерть.

В прошлом мне изредка доводилось слышать рассказы об ужасах брака. Точно так же, изредка, деревенские девушки рассказывали мне о своей любви. О том, как весь мир для них менялся, и краски становились ярче, и чудилось, что невозможно станет жить без одного конкретного человека… Даже если этот человек не питал к ним взаимности.

Я никогда не готовила для них приворотных смесей.

Как я узнала впоследствии, этим тайком от меня занималась мать. Делала отвары, либо по воле своей, через свою, — теперь мою, — силу, заставляла уступить тех парней.

А ещё я никогда не верила в такие рассказы. В то, что какой-то мужчина сможет затмить для меня всех и вся, заставить иначе смотреть на жизнь.

— У меня… был кое-кто. Девушка, которую я очень любил.

Когда Монтейн заговорил, я вздрогнула — не то от неожиданности, не то потому что его голос звучал даже не глухо. Обречённо.

— Она была дочерью графа. Его земли не так далеко отсюда. Он по сей день богат, знатен, обласкан королём. Мой же род обеднел, и я не мог надеяться жениться на ней. Я слишком сильно ей не соответствовал.

Он умолк, пошевелил палкой дрова, а я предпочла убрать руки, не касаться его, не мешать.

Монтейн кивнул даже слишком резко, но с очевидной благодарностью.

Ему больно было об этом вспоминать, и боль эту выдавал даже не голос, а его спокойствие. Мертвенное, невозмутимое, застывшее лицо.

В благодарность за то, как он слушал меня вчера, мне очень хотелось сделать для него хоть что-нибудь хорошее, и я спросила чуть слышно:

— А она? Она тоже тебя любила?

На мой взгляд, обратное было просто невозможно. Его трудно было не полюбить.

Вот только я никогда не была дочерью графа.

— Да, — Вильгельм кивнул. — Она тоже меня любила. Когда её отец узнал о нашей связи и начал опасаться последствий, он стал её запирать. Я забирался к ней на балкон, и мы разговаривали часами до рассвета.

Он улыбнулся этим воспоминаниям, и я, улыбнулась вместе с ним, потому что и это тоже с лёгкостью могла себе представить.

Как бы барон Монтейн ни судил себя сам, он всё же был настоящим рыцарем. Тем самым рыцарем из сказаний, отважным и благородным человеком чести. Проводя с дамой сердца ночи напролёт, он наверняка не смел касаться её так, как касался меня. Хотя она наверняка была очень красивой — обычная, ничем не примечательная девушка едва ли могла запасть ему в душу. Он заслуживал самого лучшего. Во всём.

Теперь, когда я знала о том, что он пережил нищету и унижение когда-то, объяснимым становилось и его отношение к деньгам, и дурацкая сцена в трактире, когда я хотела расплатиться с ним за комнату, начинала казаться ещё более глупой.

Наверное, стоило предложить ему остановиться. Не говорить о том, что было для него тяжело, но, как знать, ведь мне стало легче, когда я сказала о том, что меня мучило, вслух.

Тем временем Монтейн пошевелил дрова снова, хотя необходимости в этом не было.

— Когда пришло время, граф выбрал для неё жениха. Богатого, знатного, уважаемого человека. Он оказался молод и очень красив. Дурная репутация только добавляла ему очарования, многие женщины теряли из-за него голову и стыд.

Он снова умолк, словно поймал себя на том, что говорит лишнее, а я спросила о том, о чём спрашивать была не должна:

— И твоя любимая тоже?

Барон