Обольщение - Лера Виннер

— Я не знаю. Мне так и не хватило смелости узнать. У меня не было денег на побег. По правде сказать, у меня вообще ничего не было, кроме лошади и шпаги. Но и просто смотреть на то, как её отдают другому, я тоже не мог. Поэтому я пошёл к её отцу. Умолял его дать мне ещё один год на то, чтобы добиться возможности просить её руки. Он велел мне больше и не показываться ему на глаза.

— А она? Разве она его об этом не просила? — я перебила его достаточно бесцеремонно, хотя и чуть слышно.

Отчего-то мне казалось, что я могу это понять — что должна испытывать девица, которую отдают замуж за чужого ей мужчину, да ещё и отрывая от любимого.

А ещё я была уверена, что обязана дать ему хотя бы самую крошечную передышку. Раз уж я нечаянно, но разбередила настолько глубокие раны.

— Господина графа бесполезно просить, если он уверился в том, что знает лучше, — Вильгельм хмыкнул и, сцепив пальцы в замок, свесил руки между поднятыми коленями. — Я поехал к её жениху. К тому моменту он успел уже однажды овдоветь, мне казалось, что он поймёт. При всей неоднозначности его репутации, в благородстве по отношению к женщинам ему никогда не отказывали. Я просил его отказаться от помолвки. Нёс какую-то чушь о чести и милосердии. Он предложил мне встать на колени. Чтобы он согласился подумать. Я встал. Он ответил мне «нет».

Монтейн замолчал, во второй — или в миллионный? — раз переживая это унижение, а я почувствовала, как обожгло не только лицо, но и спину, и грудь. Дышать стало тяжело, а сердце заколотилось так быстро, словно это сделали не с ним, а со мной.

Каким бы бесчувственным мерзавцем ни был тот человек, поступать так с Вильгельмом…

В душе́ клокотали негодование, ненависть и запоздалый абсурдный страх, и нужно было срочно что-то сказать или сделать, чтобы справиться с этим.

— Как честный человек, ты уехал и больше не приближался к чужой жене? Поэтому ты постоянно странствуешь?

Я сама поразилась тому, сколько спокойствия, почти равнодушия прозвучало в моём голосе. Так можно говорить, лишь когда боли становится так много, что на неё уже не остаётся сил.

Прежде я так не умела.

Барон непонятно хмыкнул, качая головой, а после посмотрел на меня.

— Она умерла. Меньше, чем через год после свадьбы, — он замялся, очевидно решая, стоит ли продолжать, но всё-таки закончил. — Вскоре после того, как сумела зачать.

— Чёрт побери! — я приложила ладонь ко лбу, вроде бы отводя с лица волосы, а на деле пряча лицо.

Даже в такой момент он раздумывал, стоит ли затрагивать болезненную для меня тему.

Снова думал не о себе.

— Прости. Я не должна была просить тебя рассказывать.

— Пустое, — он пожал плечами и снова пошевелил дрова.

Какое-то время мы сидели в молчании — Монтейн думал о своём, а я не знала, что сказать ему. Не чувствуя под собой земли, я думала о том, как всё это несправедливо.

— Вильгельм… — я облизнула губы, но так и не сумела подобрать слов.

Вот только он как будто не услышал.

— Я дал себе слово, что не оставлю этого так. Что заставлю его заплатить и не позволю ему жить и радоваться жизни после того, что он с ней сделал. Чему он позволил случиться.

Я вскинула трусливо уставленный в костёр взгляд, потому что мне показалось, что это был уже не он. В том бароне Монтейне, которого я успела узнать, просто не могло быть такой спокойной ледяной ярости, настолько обречённого спокойствия и готовности на что угодно.

— Ты?..

Закончить я так и не посмела закончить, потому что это было оно. Именно то, о чём люди в городе говорили Мигелю. То, что он сделал. То, что он носит в себе.

Вильгельм истолковал моё молчание правильно, поймал мой взгляд, и даже в темноте я заметила, как дрогнули уголки его губ. Как будто он хотел улыбнуться, но не смог или не стал.

— Я его не убивал. Во-первых, потому что понимал, что вызывать его бесполезно, он бы меня прикончил. Во-вторых, этого мне казалось мало. Я нашёл колдуна, старого, никогда не бравшего учеников. Он считал это пустой тратой времени, потому что слишком сложно найти кого-то, кто захочет пройти этот путь до конца.

— Но учить тебя он согласился?

Мне необходимо было говорить с ним, чтобы разбавить боль. Разогнать её, как застывшую кровь, вернуть телу чувствительность.

Монтейн посмотрел на меня, а потом коротко махнул рукой, и костёр разгорелся жарче.

— Он позволил мне стать его слугой.

В другой ситуации я восхитилась бы тем, как ловко и красиво он управляет пламенем. Сейчас же взглянула на это чудо почти равнодушно.

— Это было испытание?

— Да, — он коротко и криво улыбнулся. — Он знал, что я не привык к такой жизни. Хотел увидеть, как я справлюсь. Всё же я просил научить меня не говорить с травмами, а проклинать. По всей видимости, он остался доволен увиденным.

Вильгельм ненадолго умолк, а я взяла палку, и сама пошевелила дрова.

Огонь и правда согрел тело, но внутри продолжал расползаться чудовищный холод.

Я не знала, о чём ещё спросить, что ещё сказать, просто ждала, а Вильгельм посмотрел на небо.

Должно быть, раньше он часто делал так, когда не знал, сбудется ли задуманное.

— Я его проклял. Этого человека. Заставил в полной мере пережить то, что чувствовали из-за него другие. Испытать угрызения совести. Лишил его возможности колдовать и убивать. Имени, дома, гордости. Семьи. Всего, что у него было.

Он выговорил это холодно, без какой-либо выразительной интонации, и я забыла и об огне, и о небе, глядя на него.

Барон выглядел осунувшимся, уставшим. Как будто этот разговор вымотал его гораздо больше, чем сутки, проведённые без сна.

— Тебе стало легче?

— О да! — он сухо рассмеялся. — В первые полгода я чувствовал себя абсолютно счастливым человеком. Мне было так хорошо, как никогда прежде. А потом я понял одну интересную вещь, Мелли. Только наказав его, я, наконец, понял, что её больше нет. Неважно, мучается он каждый день и ночь, не зная покоя, или живёт спокойно и сча́стливо. Это не могло ничего исправить и не могло её вернуть. Всё оказалось просто… пылью.

Сердце болезненно сжалось, и дотронуться до него мне захотелось до зуда в пальцах,