Беда опера Тихого, или Женюсь на тебе, рыжая - Ульяна Николаевна Романова

Не думать!

Не вспоминать! Иначе я не успокоюсь.

Постараться поговорить и как-то обсудить ситуацию.

— Тыковка, — осторожно позвал я, когда понял, что могу складывать слова в предложения и не кривиться слишком зверски.

— Что? — вскинулась она.

— Я очень хреновый романтик…

— Ты старый солдат, который не знает слов любви, — выдала она. — Что? Я с папой часто фильмы смотрю по вечерам.

— Сильно старый? — улыбнулся я, глядя на нее.

Я бы на нее круглыми сутками смотрел. Даже когда Хиросима молчала, на ее лице всегда отражались отголоски ее мыслей. Такая живая, искренняя, открытая…

А я, кажется, сухарь. И мент. Что не исключает, а дополняет друг друга.

— Нет, но помни про колхоз и лошадь, — выдохнула она.

— Я не умею красиво говорить, Серафима, поэтому…

— Ой, делай как я: говори не думая, — махнула она рукой.

— Я забыл уже, как это — ухаживать за девушкой, — признался я, — хотел все красиво для тебя сделать. И поцелуй… Не сдержался. Испугалась?

— Нет, — задрала она носик повыше, а я поплыл, — я понимаю, что ты очень занят, много работаешь и мало спишь, Леш. А я просто сначала говорю, а потом думаю. Язык быстрее мысли работает.

— В этом твоя сила, Серафима. В твоей искренности, в том, какая ты. Я много людей встречал, но такая, как ты, — одна. И ты мне не просто нравишься, это что-то другое, но…

— Но? — переспросила она. — Что? Мы не подходим друг другу, да? Ты старше и тебе что-то наговорил мой брат, да? Струсил, опер Леха?

Она сузила глазки, а веснушки на ее щеках воинственно зажглись.

— Нет, — твердо ответил я, — но я Мира хорошо понимаю.

— Да? А мое мнение кто-нибудь спросил? — вспыхнула она, как и всегда, мгновенно.

— Спрашиваю. Ты готова к отношениям с парнем, который много работает, почти не спит, а вместо свиданий возит тебя на встречи с клиентами? — перебил я.

Серафима открыла ротик.

Сообразила.

Закрыла.

— Который забыл, что такое романтика, но может тебе дать гарантию верности и стабильности, заботу и еще кое-что весьма приземленное, — продолжил я, — а еще к нему в комплекте идет не самая послушная собака и ехидный характер.

— А Мир? — полушепотом спросила Хиросима.

— Ему придется это принять, — хмыкнул я.

— Ты мне предлагаешь встречаться, опер Леха? — уточнила она так, словно сама себе не верила.

— Да, — просто ответил я, — а если ты откажешься, то я предложу чуть позже. А потом еще раз — до тех пор, пока ты не согласишься.

— А на свидание в морг пойдем? — уточнила Серафима, шкодливо сверкнув глазами.

— Если ты захочешь, — засмеялся я, протягивая ей руку.

Хиросима несколько мгновений переводила взгляд с моей руки на мое лицо, а потом без слов вложила свою ладошку в мою.

Я поцеловал внутреннюю сторону ее ладони, заметив, как Хиросима прикусила губу и сглотнула.

Завел мотор и поехал к заказчику, снова вернув ее руку в свою.

И как будто солнце стало ярче светить за окном. И внутри у меня что-то сломалось, осыпалось, возвращая вкус к жизни и яркие краски.

Я все забыл.

Я жить забыл последние годы, в погоне за тем, что оказалось мне не нужно. За мнимой семьей, которой не было, за счастьем той, кто хотел не меня, а что-то другое. Для кого я был лишь инструментом, лесенкой в другую жизнь.

Я даже ел, не чувствуя вкуса еды, потому что всегда мыслями был где-то в другом месте. В вечной гонке, которой не было конца. И так к ней привык, что остановиться смог только сегодня.

С рыжей девчонкой, которая, как маленькое солнышко, озарила мою серую дорогу, и просто своим присутствием дала то, чего не давал никто.

Я забыл, что у меня тонна проблем. Забыл, что за прошлые пару суток поспал от силы четыре часа и мечтал только о подушке и одеяле.

Откуда-то появились силы, а настроение у меня всегда поднималось в тот момент, когда в поле зрения возникала моя рыжая прелестница.

— Леш, — позвала Серафима, — а что тебе вчера Римир сказал?

— То же, что я бы сказал нашему соседу, — хмыкнул я.

— И что бы ты сказал соседу?

— Что сестра моя не для него росла.

— А мнение сестры, конечно, не учитывается, — засопела рыжик.

— Учитывается, но я должен знать, что она в надежных руках. И что ее парень ее не обидит.

— Почему Мир думает, что ты меня обидишь?

— Он так не думает, просто тяжело принять, что маленькая сестренка, которой ты сопли вытирал с рождения, вдруг стала взрослой.

— Но это же не повод что-то запрещать! Почему нельзя просто поговорить? — задала она вполне логичный вопрос.

— Ты о том, что Мир не разрешает вам на ушастые вечеринки ходить? — уточнил я.

— И об этом тоже. Почему я виновата в том, что пошла, а не кузнечик — в том, что он выбрал в качестве жертвы меня?

— Тыковка, мы менты, — постарался объяснить я, — мы каждый день встречаем на работе не очень хороших людей. И мы стараемся оградить их от нормального общества, но всех мы поймать не можем. Профдеформация у меня, у Мира, у других моих коллег. Римир за тебя волнуется не потому, что ты куда-то ходишь, а потому, что мы знаем, ЧТО теоретически может случиться. И стараемся уберечь своих близких. Знаешь, с кем мне каждый день приходится иметь дело? Сегодня ночью я выезжал на труп молодой девушки. Рассказать, что с ней случилось? И я больше всего на свете боюсь, что когда-нибудь на ее месте может оказаться кто-то из дорогих мне людей. И я не разучился сочувствовать ее близким и родителям. Понимаешь, о чем я говорю?

— Да, — очень серьезно ответила Серафима. — А что с кузнечиком?

— Пока в обезьяннике сидит.

Я понял, что с ней нужно говорить. Объяснить все не утаивая, и тогда она сама примет правильное решение. Запреты — это точно не про Хиросиму, она из природной вредности будет наоборот делать, пример Мира это четко показал.

— А вчера ты куда ездил?

— Кузнечику приказы отдавал парень по имени Виктор. Я ездил за ним.

— И что? Нашел?

— Конечно, нашел, тыковка, — кивнул я, — но куда делся сам вор, который и устроил это все, мы пока так и не поняли. И пока я его не найду и не разберусь во всем, — буду немного занят, договорились? Обещаю звонить и писать сообщения.

— Почему они вообще пристали ко мне?

— Потому что ты со мной. И это, кстати, еще один