Неистовые. Из огня да в полымя - Алиса Перова

инциденте. А Гена, оказывается, не забыл. И что мне теперь делать с этими деньгами? Нет, на что их потратить, я и так знаю, но меня по-прежнему не покидает мысль о том, что я преступница. А если я использую все средства, а их потом потребуют вернуть?

Мозг лихорадочно начинает работать в режиме поиска решения и, наверное, этот процесс отражается на моём лице, потому что Сашка моментально подскакивает с места и тоже таращит глаза на экран моего мобильника.

— Ох, ни хрена ж себе! — вопит она восхищённо. — А Геннадий Цэ — это наш Геныч, что ли? Ну дела-а! И за какие же услуги он так щедро тебе заплатил?

При этом Сашкин тон, взгляд, да и весь её облик выражают настолько очевидное и оскорбительное предположение, что я мгновенно вспыхиваю.

— Саш, ты с-совсем, что ли? Ты на что намекаешь?

— Ни на что. Пока я только спрашиваю, — вкрадчивым тоном поясняет эта ехидина. — Но, Стеш, это вовсе не праздный интерес. Может, мне стоит задуматься, на того ли дядю я работаю?

— Советую тебе и дальше п-продолжать работать, потому что это, — я стучу ногтем по экрану, — н-нетрудовые доходы!

— Какая прелесть! — мурлычет Сашка. — А может, расскажешь и меня заодно научишь, м-м?

Ну я и рассказала. Не ту деликатную версию, что я выдала сестре изначально, а всю правду том, как парень, чей внедорожник я случайно клюнула в задний бампер, мне угрожал и требовал триста тысяч, и как резко изменилась ситуация, когда этот пострадавший оказался Генкиным знакомым.

— Да ты моя сладкая зайка, — причитает Сашка и лезет обниматься. — Я бы отстреливала таких уродов!

И сестрёнка яростно отпускает фантазию, придумывая для моих обидчиков экзекуции одну страшней другой и не забывая ворчать на предмет «вот, что бывает, когда не слушаешься старших». И, наконец, с восхищением подводит итог:

— Ну Геныч, конечно, красавчик! Как же грамотно и артистично он перевёл стрелки.

— Саш, но это же вымогательство п-получается… я ведь с-сама виновата в ДТП.

— Дурочка ты! Это бумеранг справедливости! — припечатывает Сашка и с ехидцей добавляет: — Ты им ещё деньги верни. — И, невесть что прочитав на моём лице, грозится: — Только попробуй! А знаешь, перекинь-ка их лучше мне на сохранение.

— Ага, сейчас! — хмыкнув, я подсовываю ей дулю под нос.

На самом деле Сашка не угадала — мысль о том, чтобы вернуть деньги, в моей голове ещё недостаточно созрела, зато у меня появился отличный повод позвонить Генке.

Я хватаю со стола телефон и спешу с ним уединиться, чтобы Сашка не грела уши.

— Эй, ты куда? — обиженно летит мне вслед, и в этот же миг громко трезвонит домофон, заставляя меня остановиться.

— Уже никуда, — недовольно ворчу себе под нос, но тут же нахожу выход: — Сань, встреть Наташку, п-пожалуйста, и отвлеки на несколько минут.

— А что мне за это будет? — тянет она и прогулочным шагом направляется к входной двери. — Ты готова поделиться нетрудовыми доходами? Ой, всё, не смотри на меня, как на вражину. Встречу я твою… — Сашка затыкается на полуслове и радостно лыбится, а домофон снова давит мне на слух. — Слу-ушай, а твоя Натали уже знает, с кем ты зажигала в новогоднюю ночь?

— Вот сейчас и узнает, — развернувшись, я направляюсь к лестнице.

— Ой, а можно я поприсутствую? — кричит мне вдогонку Сашка. — Могу оказать первую медицинскую помощь, если что.

Но я не реагирую и думаю только о том, почему же Генка сам не позвонил мне. Он ведь даже пояснительную записочку не добавил к своему переводу.

Я закрываюсь в своей комнате, прижимаюсь к двери и, прежде чем нажать вызов, пытаюсь успокоить разогнавшееся сердце. И никак.

Но я ведь не навязываюсь, мне действительно необходимо ему позвонить… а какие у меня варианты?

Например, отправить деньги обратно, и тогда он позвонит сам. Наверняка ведь позвонит. А если нет?

Мне даже страшно продолжать размышлять на эту тему, и я решительно нажимаю вызов и считаю гудки.

Один…

— Стефания? — рокочет ОН мне в ухо, а моя кожа покрывается мурашками.

Этот голос… он творит со мной что-то такое… необъяснимое и неподвластное… будто проникает под кожу, щекочет нервные окончания и делает меня пьяной, глупой и взвинченной.

— П-привет, Гена.

— Привет, мой Ангел, — говорит он шепотом, а я закрываю глаза и повторяю глухим эхом:

— Привет.

Генка почему-то смеётся, и от этого непривычно тихого хриплого смеха меня еще сильнее лихорадит.

Мы оба молчим, но это молчание с каждой секундой обостряет мои чувства и кажется почти осязаемым. Наверное, я могла бы целую вечность простоять вот так, в темноте, слушая его дыхание и мысленно рисуя его руки, плечи…

— Я сам собирался тебе позвонить, — слышу из динамика, но не сразу вникаю в смысл.

— Почему не п-позвонил?

— Ты меня опередила.

— М-м…

— Я отправил тебе извинения Малкина. Уверен, что в материальном эквиваленте они принесут куда больше пользы.

— Я переведу их в п-приют и в ветклинику.

— Хорошо.

И снова молчим. Я забыла все слова, что могла бы и хотела ему сказать… но я так много чувствую, что мне кажется, у меня сейчас сердце взорвётся.

Я слышу, как на том конце связи порыкивает щенок, и Генка, наконец, прерывает молчание:

— А мы тут с Винсом территорию осваиваем. Нашли себе занятие на время отпуска.

— Расскажешь?

— Не-эт… но, надеюсь, что однажды покажу. Если ты захочешь.

Однажды…

Это ужасное слово мгновенно отбрасывает мою надежду в туманную досягаемую даль и звучит ещё страшнее, чем «Поговорим в Париже».

Однажды… когда благородные седины посеребрят наши головы, а мои персики превратятся в курагу, мы пошаркаем навстречу друг другу… и вот тогда Геннадий Эдуардович Цэ мне покажет то самое, что оказалось важнее моих чувств. А я попрошу его сбросить одежды и нарисую его потрёпанные чресла… и, может быть, мы даже вместе встретим закат… старый потаскун и ветхая девственница с усохшими, так и не тронутыми персиками.

Вынырнув из несчастного далёка, я слышу, как Генка ещё о чём-то говорит и даже смеётся, но уже не вслушиваюсь, потому что в его словах нет ничего, что способно мою сказку сделать былью. Но моя проклятая гордость (или это страх быть