Совместное дыхание. Жизнь и любовь подводных пловцов - Светлана Хромова

– А ты как думала? Мужики хоть и не секут обычно, но иногда что-то чуют))

– А еще он не умеет целоваться.

– Кто, Сенька? И в чем это заключается?) Ты чего молчишь?

– Погоди, я дверь открываю, сейчас, зайду. Ну не знаю, противно как-то.

– Так, больная, с вами все ясно. Ваша болезнь называется безднас любовис. Неизлечимо))

– Доктор, это опасно?))

– Еще как, Машка, еще как!)) Мучительное счастье, долгое страдание и все такое))

– Не хочу мучительное!

– Тогда ложись спать, а то я тебя завтра в шесть утра подниму)))

– А я телефон отключу!

– А я домой приду! С бутылкой!

– А приходи))) Я серьезно! Давай я с работы отпрошусь, меня отпустят)

– Бедный Геня)) Ты прям роковая женщина!)) Отпрашивайся!

– Договорились!))

Маша погасила экран телефона и вытянулась на кровати, из последних сил кое-как накрыв себя одеялом.

На следующий день, проснувшись с ощущением тотального краха по всем жизненным фронтам, и к тому же непоправимо опаздывая на работу, Марианна пошла не в офис, а к любимой церкви в Петропавловский переулок. Спускаясь в подземный переход, она вздрогнула от хохота бомжей, ютящихся в грязном углу. «Даже им лучше, чем мне! – подумалось ей. – Чему могут улыбаться люди, у которых нет дома? Себе? Прохожим? Жизни? Богу? – гадала она. – И почему я уже месяц не могу нормально улыбаться? Неужели на самом деле нечему? А как же две стороны всего? И от этих сторон расходятся в сторону ветки и корни… тона… полутона… многогранность, – она пыталась ухватиться за слова, способные выручить, но они предательски съежились и словно поменяли свой смысл. – Ну почему? Что я делаю не так? Я же лучше ее…»

Бесцветное небо низко висело над Москвой. На земле белели окурки, словно мертвые мышата, выброшенные после экспериментов какого-то НИИ. Она поднялась по серым ступенькам и огорченно заметила, что в ее беседке кто-то сидит. Маша двинулась вперед, намереваясь обойти беседку слева, чтобы рядом с прудиком подождать, когда чужой уйдет. Стараясь не смотреть на незнакомца, она быстро прошла мимо и вдруг услышала: «Марианна!» Она вздрогнула и обернулась. Каждый человек произносил ее имя по-своему. Так звал ее лишь один. «А я думал, ты никогда не придешь. – Игорь встал и шагнул ей навстречу. – Я ведь здесь уже вторую неделю бываю. Но вечером, ты же на работе. Даже не знаю, почему сегодня пришел днем. А тебя все не было… Наверное, тебе было очень хорошо?» Марианна медленно повернулась к нему, чувствуя тянущий стыд внизу живота.

14. Тысяча мужских оргазмов

02.12.2016

Фейсбук

Первый раз я пришла говорить с городом после школы. Шел снег, жгуче пахло зимой, я всхлипывала и размазывала воду по лицу. Он не мог любить меня. И я первый раз в жизни плакала от того, что этот мальчик не может быть моим. Город слушал мой лепет, смотрел на меня, дышал вместе со мной. Москва слезам не верит. Но прощает, во всяком случае мне. С тех пор я иду к ней рассказать о том, что случилось – и когда, шагая по улицам, я раскидываю руки в стороны и ветер поднимает меня за оба крыла, и когда плечи тянет вниз, будто в каждом из них спрятано по здоровенному камню, и дома расплываются из-за слез… Иногда мне кажется, мой город знает обо мне больше, чем я сама, но я все равно спрашиваю: «О, что-то ты скажешь мне на этот раз?..»

«Живи!» – шелестят листья на Тверском бульваре, «Живи!» – бьют куранты на Спасской башне, «Живи!» – плещет вода в Яузе.

Дневник

Впервые в жизни знаю, кто я. Словно все живущие во мне женщины слились в одну, изумительную и прекрасную, неведомую мне ранее. Хочется петь, танцевать и обнимать деревья, я люблю все дороги, улицы и мосты, по которым он ходил. Счастье то, что мы живем в одном городе и у нас одно общее небо! По-моему, я люблю даже его куртку, в карманы которой хочется положить руки и не вынимать их никогда из этого родного тепла. Не знаю, что дальше, и мне все равно. Я ни о чем не буду думать сегодня.

– Ну ты где? – Маша вот уже полчаса ждала Варю: ей не терпелось поделиться с подругой последними событиями.

– Слушай, я не могу приехать – не получается протрезветь, – жалобно произнесла подруга.

– Что значит «протрезветь»?! Ты когда успела накидаться? Что случилось?

– Спокойно. Ни с чего, а для чего. Де-ла-ла брови. Думала к вечеру все пройдет, но я что-то даже встать не могу. Прости!

Варя, обожающая, наверное, все экстремальные виды спорта от сноуборда до парашюта (дайвинг она отвергла из-за того, что в нем нет скорости), жутко боялась боли. Это осталось на память от советской медицины, словно невидимый шрам. Даже сейчас она не могла спокойно говорить о том, как ей удаляли аденоиды, хотя прошло уже много лет. И когда Ритке тоже пришлось делать эту же в общем-то несложную операцию, Варвара довела врача до истерики, требуя настоящую анестезию для своего ребенка.

«Когда мы ждали своей очереди перед операционной, то слышали как кричали другие дети, – рассказывала она. – Но убежать уже было нельзя. В горло чем-то побрызгали, наверное, это должно было быть обезболивающим. Или просто для вида, уж я не знаю. Меня посадили в кресло, привязали к нему, в рот поставили распорку, а сверху накрыли оранжевой клеенкой. Это было так удивительно – взрослые люди привязывают меня за руки и за ноги, как в книге Купера, про индейцев… Знаешь, я никогда не видела столько крови. Эта клеенка вся стала красная… Врач потом маме сказала, что у меня был какой-то сложный случай. То ли много, то ли большие. Это было как в страшной сказке. И что привязывают, и что клеенка вся в крови, и что такое вообще возможно. Что мне и всем там делают вот так больно просто так, хотя мы ни в чем не виноваты… Не знаю, какое было у меня выражение лица, но соседка по палате смотрела на меня с ужасом. До сих пор помню ее взгляд…»

При слове «стоматолог» Варвара становилась цвета меловой стены: «Ни за что! Во время последнего визита у меня умерли все нервные клетки! Я лучше потом сразу вставлю новую челюсть целиком, под общим наркозом!» И теперь, даже перед тем как выщипать брови у косметолога, Варька накачивалась спиртным, чтобы не чувствовать страха.