Друг отца. Под запретом - Джулия Ромуш

— Артём Юрьевич, — секретарь заглядывает в кабинет, выглядывая из-за двери. — Вам звонили из суда, уточнить детали слушания по делу компании бывшего клиента Волкова. Говорят, там уже начался хаос.

— Пусть перезвонят через час, — коротко бросаю. Ещё один звонок от них и начну задумываться, не пытаются ли они на меня повесить чужой бардак. Но я не Волков, без доказательств в игры не играю.

Откидываюсь в кресле, глядя в окно. Дождь барабанит по стеклу, напоминает о дне аварии. Тая до сих пор в больнице, и я захожу к ней каждый вечер. Она улыбается, шутит, но я вижу, что она устала. И ей не нужно знать, что в её отсутствие её отец решил превратить мою жизнь в мини-ад.

Вчера мне позвонил Казим. Со склада Волкова там вывозят товар в два раза медленнее, чем обычно. Рабочие жалуются, что новый адвокат не может договориться с контрагентами. Это, конечно, не моя проблема. Но кто выслушивает весь этот поток нытья? Правильно, я.

Снова звонит телефон. На экране высвечивается имя Волкова.

— Да? — отвечаю сухо.

— Ты охренел, Гордеев?! — срывается голос в трубке. — На кой хрен ты лезешь в мои дела? Думаешь, мне нужно твоё мнение? Или помощь?!

— Руслан, я в твои дела не лезу. Но если ты продолжаешь ломать всё к чертям из-за своих амбиций, это станет не только твоей проблемой.

— Ты мне угрожаешь? — рычит он.

— Нет. Это констатация факта, — спокойно отвечаю, поднимаясь из-за стола, — и раз ты позвонил, предлагаю обсудить график посещений в больнице.

Таисия нервничает, когда мы там оказываемся вдвоём.

На том конце провода наступает тишина. Она затягивается на несколько секунд.

— Держись от моей семьи подальше, Гордеев, — холодно бросает Волков, прежде чем сбросить звонок.

Телефон падает на стол с глухим стуком. Я провожу рукой по лицу, подавляя желание швырнуть что-то в стену. Этот разговор ничего не изменил. Волков не остановится. А значит, я должен быть готов к следующему шагу.

Ровно в восемь вечера подъезжаю к больнице. Как всегда, сижу в машине несколько минут, чтобы перевести дыхание. Тая не должна увидеть моего раздражения. Когда захожу в палату, она улыбается. Слабо, но искренне. И это, чёрт возьми, стоит всей этой головной боли.

— Привет, — говорит она, отрывая взгляд от книги. — Опять задержался на работе?

— Немного, — отвечаю, усаживаясь на стул у её кровати. — Как ты?

— Устала лежать, — честно признаётся она. — Скучно. И папа уже два дня не появляется.

— У него дела, — быстро вставляю, но её взгляд заставляет меня замолчать. Она знает, что я вру, но спорить не станет.

Я протягиваю ей коробку с её любимыми креветками, специально заезжал.

Тая довольно губы в улыбке растягивает, берёт одну и отправляет в рот. Сука, эта реакция на её поедание креветок когда-то станет другой? Поправляю брюки в районе паха.

* * *

Тая

* * *

Лежу, смотрю в потолок, слушаю ровный звук капельницы. Бесит. Так хочется выдернуть эту иглу и уйти отсюда к чёртовой матери. Сил больше нет торчать в этой больнице. Но не это на самом деле меня так сильно раздражает. Второй день без Артёма. Вот настоящая причина моего плохого настроения. Точнее, без его появления в палате. Но мы созваниваемся. Вчера он звонил мне поздно вечером. Говорил, что всё хорошо. У него важное дело, проблемный клиент. А вот голос... По голосу я прекрасно слышала, что этот клиент его очень сильно заколебал. И есть у меня догадки по поводу этого клиента. Но Гордеев же ничего не скажет, даже под пытками. Я не стала спрашивать, что именно он разруливает. Потому что я знаю: если Артём считает, что мне не нужно об этом знать, значит, он уже всё решил. И никакие мои вопросы ничего не изменят. Но мне всё равно тревожно.

— Доча, ты не спишь, надеюсь? — Голос отца звучит неожиданно, и я резко открываю глаза. Вот уж кого я точно не ждала. Папа говорил, что приедет в лучшем случае завтра. Потому что ему нужно было съездить в другой город.

— Привет, пап, — выдыхаю, пытаясь приподняться.

Отец заходит в палату с очередным пакетом в руках и… да ладно, опять еда?

— Опять магазин грабил? — криво усмехаюсь.

— Если бы, — хмыкает он, ставя пакет на тумбочку. — Я тут твои любимые сырники привёз. Медсёстры сказали, что кормить тебя этим преступление, но мы-то с тобой понимаем, что врачи те ещё изверги.

— Спасибо, — говорю, но мысли всё ещё кружатся вокруг другого.

— Что ты такая кислая? — тут же замечает отец, садясь на стул рядом с кроватью.

— Всё нормально, — бурчу, не желая вдаваться в подробности.

— Ну-ну… — Он явно мне не верит, но пока не лезет с расспросами. Пока. — А что, твой долбаёб не приходит? — отец продолжает бурчать. А я понятия не имею, когда эта вся ситуация хоть немного сбросит градус.

— Пап, перестань так его называть! — раздражённо выдыхаю.

— Ладно, — фыркает отец, — ну так приходит?

— Приходит, пап, — коротко отвечаю, сжимая пальцы на одеяле.

— И сегодня уже был?

Я закатываю глаза.

— Пап, у Артёма работа. Он не может сидеть со мной двадцать четыре часа в сутки.

— Ну и на кой хер он тогда нужен, если не может? — рявкает отец и кривится.

— Пап! — резко сажусь и тут же морщусь от боли в боку.

— Ладно-ладно… — ухмыляется отец. Ну вот какого чёрта?! Каждый его приходи одно и то же. Знает же, что меня эта раздражает и всё равно продолжает себя так вести!

Отец на пару минут затихает, специально затягивает паузу, чтобы дальше ударить.

— Работа, говоришь? Понимаю. Работа у всех есть.

Сама того нехотя я напрягаюсь.

— Вчера я видел его в ресторане, — лениво продолжает папа, не глядя на меня. — Он что-то запихивал себе в пасть.

В висках тут же начинает стучать.

— После девяти вечера. Наверное, заехал перекусить после того, как навестил тебя, да?

Я раздражённо выдыхаю.

— Пап, а что ты делал в ресторане? Ты вчера должен был привезти мне ноутбук. — Я приподнимаю бровь. Я нападаю, защищая Артёма. Потому что, по мнению отца, Гордееву запрещено есть после девяти вечера. Я не дура, я понимаю, к чему он всё ведёт.

— Таисия… — бурчит он недовольно.

— Пап, просто не надо, хорошо? Сколько раз мне нужно повторить, что у нас всё серьёзно?

— Если у кого-то серьёзно, то пусть едет в больницу, а не занимается всякой хуетой!

Я закатываю глаза.

— Это невозможно…

Отец, будто не слыша меня,