Мой проклятый Марс - Ксана М

стакан залпом. Знаю, что ночью этого делать категорически нельзя, что жажда обманчива и опасно будить уже спящий организм – об этом все врачи трубят в один голос… но ничего поделать с собой не могу. Кажется, что во рту – Сахара. Только сиди и выгребай из него песок.

Улучаю пару минут и решаю прогуляться по дому. Немножко. Не нарушая границ приличия и не злоупотребляя гостеприимством. Если быть совсем уж честной, я так и не привыкла к тому, что наши отношения такие. То есть я, конечно же, мечтала об этом, но это всегда были только мечты. Что-то далекое, несбыточное, чему не суждено было стать реальностью. А теперь… не знаю, теперь я боялась, что эта реальность – только моя. И что наступит день, когда я вернусь к жизни, которой всегда жила. В которой Макстон знает только мое имя или не знает обо мне вовсе.

Пока брожу по дому, нахожу много любопытных вещей. Например, старый катушечник[10] и жестяную коробку из-под чая – ей, наверное, тоже лет тридцать, не меньше. Интересно, Макстон в ней что-то хранит? У нас была похожая, папа держал в ней памятные фотографии и некоторые вырезки из газет. А еще дедушкины медали, которыми он был награжден после войны во Вьетнаме.

Провожу рукой по паре привлекающих внимание статуэток, а затем взгляд цепляется за выбивающуюся из общей картины фоторамку. Не знаю, почему останавливаюсь (обычно я не такая любопытная), но что-то к ней сильно манит. Может быть, все это бред, но даже на расстоянии от фотографии веет теплом и, казалось бы, еще не остывшей печалью. Чувствую, что нельзя. Что это частная жизнь Макстона, его тайны и его боль (если я верно ее ощущаю), но пальцы тянутся к ней против воли. Сжимаю рамку и сглатываю, ощущая, как вместе с желудком сжимается сердце. На фотографии – Макстон и незнакомая мне девушка. Прильнув к его широкой груди, она стоит к камере боком, а ее нос касается его щеки. Оба улыбаются, и, кажется – нет, точно, – оба счастливы.

Взгляд падает на подпись внизу: «Самое лучшее шестое февраля», и понимаю, что снимок еще слишком свежий. Прошло сколько? Пять месяцев? Чуть больше…

Грудь простреливает от осознания того, что девушки, скорее всего, уже нет в живых. Ее голова гладко выбрита или волосы выпали от частой химии? В носу – кислородные трубки… мне кажется, что это они. Совсем как у героини Джона Грина из фильма «Виноваты звезды».

Шаги за спиной вынуждают резко повернуться. Макстон спускается с последней ступеньки и замирает, видя меня с фоторамкой в руке.

– Прости, я… – и все же так тяжело удержаться… – кто она?

Всего на секунду, но вижу, как меняется его лицо. Как напрягаются еще не так давно расслабленные мышцы, а глаза наливаются настоящим огнем. Мне не стоило спрашивать, знаю. Воздух мгновенно скручивает от ненависти, и кажется, в нем сжимается каждая молекула. Я ощущаю это так отчетливо, что едва не разжимаю пальцы.

– Ее звали Мира. Мы дружили.

Дружили. В прошедшем.

– У тебя татуировка с ее именем, – шепчу, хотя велела себе молчать.

– Да, – только и отвечает.

Коротко и ясно. Давая мне понять, что не хочет говорить о ней. Она умерла. Это очевидно. Но я ревную, как бы отвратительно это ни звучало. Кем была для него эта Мира? Просто другом или кем-то большим? Это после ее смерти он продолжительное время не мог писать? После ее смерти собирался завершить карьеру и уйти из «Волков»? Из-за нее?

В сердце – буря, во взгляде – вопросы. Но ни один из них не осмеливаюсь произнести вслух. Ставлю фотографию на место, упрямо уговаривая себя оставить это, не теребить. Макстон расскажет обо всем, когда будет к этому готов.

Или нет?

– Идем, – берет за запястье и осторожно утягивает за собой.

Мне следовало бы, но до утра так и не получается уснуть. Мысль о девушке, которая так много значила для моего парня, растет, будто опухоль. Наверное, отвратительное сравнение, но зато яркое. На этот раз расслабиться не помогает ни любимый запах, ни объятия. Утыкаюсь носом Макстону в шею, ощущая, как он сильнее прижимает к груди. Но счастливые лица стоят перед глазами, даже когда я их закрываю.

Мира. Это имя пульсирует внутри, давит, разрушает. Но то ли усталость, наконец, берет свое, то ли дурные мысли отступают сами, засыпаю, пускай и практически к рассвету.

Просыпаюсь от того, что лучи июльского солнца настырно лупят в глаза. Первое, что слышу – как где-то совсем рядом льется вода. Это точно не дождь, в чем убеждаюсь, лениво разлепляя веки, когда взгляд цепляется за приоткрытую в ванную дверь. Макстон в душе. Абсолютно голый и… Боже, как же стыдно просто допускать подобные мысли! Но так хочется забраться к нему в кабину, обнять, поцеловать и все из этого вытекающее. И хочется, и боюсь одновременно. А что, если он разочаруется в моей неопытности? Я ведь и целоваться-то толком не умею, что уж говорить об остальном…

– Освежишься? Могу дать чистое полотенце.

ГОСПОДИ. БОЖЕ. ПОМОГИ. МНЕ.

Молюсь про себя, потому что Макстон выходит из душа в одном банном полотенце, небрежно завязанном на бедрах. По его обнаженной груди медленно стекают капли воды, и я непроизвольно засматриваюсь на ту, что, расталкивая все остальные, упорно добирается до видимой части внизу живота. Рид улыбается и взъерошивает влажные волосы, окончательно меня добивая.

– Я бы не отказалась от зубной щетки, – сглатываю, стараясь выровнять сбившееся дыхание. – У тебя есть запасная?

– Я поищу.

Пока ищет, по-быстрому привожу себя в порядок. Разглаживаю пальцами спутавшиеся после ночи волосы, хлопаю себя по щекам – я видела этот лайфхак на канале у одной бьюти-блогерши. Еще не пробовала, но слышала, что способ помогает придать лицу желанный румянец, что с моей бледностью – спасение.

Хотя, кажется, что я и так горю с головы до пят.

Когда Макстон возвращается, забираю из его рук щетку и чистое полотенце, а затем вихрем пролетаю мимо и запираюсь в ванной, уклоняясь от едва не случившегося поцелуя. Не знаю, как буду реагировать на это несколько месяцев или даже лет спустя, но сейчас не представляю, как можно предаваться близости с парнем, да даже просто говорить с ним, не почистив перед этим зубы. Да еще и не будучи уверенной в том, что смогу сдержаться.

Когда выхожу, Макстон ловит меня, с жаром притягивая к себе, а затем целует, не дав нормально вздохнуть. Запах его геля для