Мой проклятый Марс - Ксана М

Беспрекословного ее вовлечения в семью. Чтобы, нося его фамилию, она помнила о дурацком долге, который всегда был для него превыше человеческих чувств. И через сколько лет абсолютно ничего не изменилось.

– Она любила меня. И просто хотела видеть, как я расту. – Все, баста.

Больше нет не сил ругаться с ним, не смысла. Зачем? Что это изменит? Потерянные годы не вернешь, а отца уже не сделаешь другим. Поздно уже для всего. Но не для того, чтобы остановиться.

– Можешь вычеркнуть меня из завещания. Я не хочу быть связан ни с твоими деньгами, ни с твоей компанией.

– «Энерджи глобал» – наследие нашей семьи, а ты – ее часть, – упрямо повторяет, несмотря ни на что. Ему плевать. Как и всегда. Очнись, Макстон. Приди, наконец, в себя.

– Я должен был стать твоим наследием, – наконец, произношу вслух то, что долгие годы гребаной занозой сидело где-то внутри. Саднило. Кровоточило. Жгло. То, что все это время держало рану открытой, не давая ей затянуться. А, может, в этом виноват я сам?

– Ты не можешь так просто уйти! Я с тобой говорю! Макстон! – кричит мне в спину, но я остаюсь к этим крикам глух. Иду к девушке, за чьи глаза цепляюсь, как за спасительный якорь. Вокруг столько людей, столько любопытных взглядов, а я вижу только ее. Слышу только ее.

Терри стоит на дороге возле своего дома, наверное, как и остальные собравшиеся в кучу зеваки, слыша каждое слово. Весь наш разговор. И это хорошо. Потому что отныне между нами не должно быть секретов. Никаких.

– Я нужна тебе?

– Всегда, – выдыхаю в тот момент, когда она переплетает наши пальцы, и мое сердце, реагируя, пропускает удар.

Глава 20

Ри

Даже если нашим отношениям суждено продлиться всего одно лето, я хочу вобрать в себя все, что они могут мне дать. Максимально. Я хочу больше касаний Макстона, больше его поцелуев, мурашек от его улыбки и признаний, которые он ласково шепчет на ухо. Я хочу больше его голоса, его запаха и его фантастического смеха. Больше его планов на жизнь, потому что в каждом непроизвольно представляю рядом себя. Возможно, это не более чем самообман, но, господибоже, такой прекрасный, что сам его факт становится не важен. С Ним мне хорошо. И остальное перестает иметь смысл.

– Это так потрясающе, что на моих кулинарных способностях можно смело ставить крест. – Рид вгоняет меня в краску, уминая кусок только утром испеченного персикового пирога, который беру с собой на наш маленький незапланированный пикник.

После ссоры Марса с отцом проходит два дня. Мы не говорим о произошедшем… точнее, я намеренно ни о чем не расспрашиваю, чтобы не лезть без спроса ему в душу. Зато мы проводим много времени только вдвоем. Без конца говорим, узнавая друг другу лучше. Часто гуляем и… целуемся. И, если честно, это самая любимая моя часть.

– Ты готовишь?

– Когда мы с парнями не заказываем какую-нибудь жирную дрянь, во мне просыпается отбитый на голову кулинар, – усмехается и тянется еще за одним куском, который лежит в контейнере в корзине. – Пирогами я, конечно, себя не балую, но вот мак-н-чиз… мм… у тебя бы слюнки потекли, уверен.

Уже.

И вовсе не от ароматнейшей пасты в сливочно-сырном соусе.

Макстон был сегодня по-особенному красив. Ничего необыкновенного на первый взгляд: светлые льняные брюки, белая хлопковая футболка и в тон им – белоснежные кеды. Но я взгляда не могла оторвать. Особенно от блеска в его игривых глазах и улыбки, которая, казалось, не сходила с его не от солнца сияющего лица.

День стоял аномально жаркий. Но, если бы не Скай, я бы в жизни не надела то, что надела. Короткое красное платье на тонких бретелях в мелкий белый горошек – вы представляете меня в таком? Меня, любительницу джинсов и теплых мешковатых худи? Я – нет. Поэтому полчаса кручусь перед зеркалом прежде, чем решаюсь показаться в этом Ему. К слову, выбора мне не предоставляют. Моя добрая подруга буквально выгоняет меня из дома, и клянусь, слышу, как она восторженно пищит мне вслед. Дурында.

Выдыхаю и вновь незаметно одергиваю задравшуюся от легкого ветра ткань. Плюсы моего дискомфорта в том, что Макстону, кажется, нравится. Он практически не переставая говорит о том, как мне идет красный. А еще то, как он на меня смотрит… не скажу, что в свои неполные девятнадцать (ладно, далеко не полные) разбираюсь в мужской психологии, но, когда у парня весь спектр эмоций пляшет в глазах джигу дрыгу – это ведь хорошо?

– Бэмби?

– Мм? – когда поднимаю на Рида взгляд, он как-то слишком загадочно усмехается.

– Я, кажется, понял. Ты хочешь откормить своего парня, чтобы раз и навсегда отвадить его фанаток.

– Что?

– Ты сама ни крошки не съела, – смеется, а я так и вляпываюсь в это такое еще непривычное для слуха «своего парня». Марс – мой парень. Я сплю?

– Я просто не голодна, – тихо отвечаю, но не улыбнуться не выходит.

– А если с моих рук? – отламывает кусочек от сдобы и подносит к моим губам.

Сердце начинает колотиться с такой бешеной силой, будто кто-то на живую отбивает на нем бласт-бит. Это такой прием у драммеров, который звучит, как пулеметная стрельба. Я знаю, потому что в свое время гуглила все, что связано с барабанами и их звучанием. Мне хотелось быть ближе к Его миру, лучше его понимать. Но я даже не подозревала, насколько этот мир огромен! И дело ведь не в музыке. Дело в Нем самом. В Его душе, оказавшейся и вполовину не такой, как я себе представляла. Глубже. Необъятнее. Горячее. Совсем как вселенная, которую хотелось по крупицам разгадать.

Приоткрываю губы и делаю едва уловимый вдох. Сладость персика взрывается во рту фейерверком, а я, не отрываясь, смотрю на бурлящую в его взгляде лаву. Тону в ней, сгораю. А после – перерождаюсь, как Феникс. Или сгораю безвозвратно?

Секунда. Падение. Взрыв. Врезаюсь в его липкие губы, вкус которых мгновенно перемешивается с моим. Мы одинаково часто дышим и одновременно стонем, когда даже через одежду тела резко прошибает током. ГОЛОВОКРУЖИТЕЛЬНО. И так невыносимо сладко, что хочется еще, еще и еще…

Теплая – нет, кипящая – ладонь Макстона ложится чуть выше колена, задирая и так почти ничего не прикрывающую ткань. И пока он скользит этой ладонью по коже, кажется, будто прохожу все круги ада, которые только есть в преисподней. Потому что невыносимо терпеть и сдерживаться. Быть хорошей девочкой, которой в данный момент я совершенно не являюсь.