Жена для Императора морей - Ева Кофей

— Поступился гордостью? Так я тоже не служанка, и ты не король здесь! — будто не слышит она его.

— Король, конечно. А ты… А зачем ты вообще проверяла пакет, если думала, что там… нечистоты?

Люба усмехается.

— А, может, продать хотела! Ты ведь русал — это почти что единорог. Да и… раз у тебя чешуя становится золотом, то…

Она садится у бассейна и опирается острыми локотками на его борта.

Арктур смеётся.

— Нет, серебром и золотом этому не стать. Сними, говорю, — хватает двумя пальцами её за ворот, и оттягивает футболку. — Сними это. Русским духом пахнет.

— Что? Откуда ты знаешь? — она даже пугается, настолько по-сказочному это звучит, жутко, словно в детстве.

— Я уже сказал, откуда, — замечает он. — Мне не нравится запах.

— Нет, я про фразу! Это же не ты придумал. Может быть… ты не русал, а обманываешь меня?

Он сужает глаза, словно сам начинает в чём-то подозревать Любу. Кривит губы, будто бы хочет что-то ответить, но сомневается. Напрягается как-то, медленно, очень медленно закусывает губу острыми красивыми клыками. И, наконец… решается открыть ей, кто он такой.

Арктур отплывает от Любы к дальней стенке бассейна и вытягивает свой хвост, показывая ей его во всей красе.

А стал он за это время ещё красивее: каждая чешуйка мерцает, будто изумруд, плавники, что длинные боковые, что сзади протяжный и узкий, что самый большой, которым заканчивается хвост, полупрозрачны и словно светятся изнутри.

Арктур поднимает плавник повыше.

— Думаешь, не русал? — звучит вкрадчиво его голос.

А у неё… едва ли не текут слюни и сердце бухает в ушах. Ой…

— Откуда мне знать? — Люба всё же пытается взять себя в руки. — Может, нечисть какая-нибудь? Облик такой принял.

— Зачем? — спрашивает он уже с интересом, и вмиг оказывается напротив неё. — Для чего? — смотрит ей в глаза, и хватает вдруг Любу за талию, чтобы притянуть ближе к себе. — И какая ещё нечистая сила, по-твоему, соли не боится? Или думаешь, демон я и по душу твою явился? Так дурак тогда. Ведь я бы хотел… Нет, — исправляется он, — я хочу, чтобы ты на меня, как на мужчину смотрела. А не как на рыбёшку чудную.

— А? А это нормально, что твой хвост мне кажется, — всё же вставляет она, едва ли не пища, как прижатая лапой кота мышка с бешено-бешено тарабанящим сердцем, — кажется… очень аппетитным?

Он фыркает от смеха, но сдерживается. И приближается к Любе ещё. И ещё ближе. И так, пока не видит собственное отражение в её глазах.

— Очень аппетитным? — шепчет, и его горячее дыхание каким-то образом скользит по её щеке, шее, ключицам и уходит ниже.

Будто не выдохнул, а рукою провёл, будь рука у него горяча…

— Красивый, — у неё блестят глаза, — очень красивый хвост. Только… соблюдай личные границы, мать твою! — рявкает и стискивает зубы, будто представляет между ними какую-то часть его тела.

Взгляд его становится недоумённым, но лишь на мгновение. Арктур ухмыляется хищно, остро, будто бы даже насмешливо. Так и жди после этого чего-то недоброго и опасного!

Но он отстраняется медленно и спокойно.

— Не бойся меня, Любовь. Лучше расскажи, как провела время? И сними, наконец, чужую одежду. Мне не нравится она. И иди ко мне. Можешь сделать воду горячей.

Почему-то последнее прозвучало, будто бы с намёком…

— Я потеряла платье, взамен получила футболку…

Она вздыхает, садится на кровать и снимает вещь Романа.

— Дырявая, — усмехается и просовывает в дырки пальцы.

Арктур чувствует, как кровь его начинает бурлить. Сначала от своего же немого вопроса, как именно она потеряла платье? А затем, от созерцания её стройного, такого нежного тела…

Взгляд его неспешно скользит от ног до её головы, останавливаясь то на бёдрах, то на груди, то на хрупких плечах.

Она красива.

Он не знает, как по-людски, в смысле, как среди людей оценивается её внешность и принято ли вообще оценивать, но по-русалочьи…

Нет, что-то не то. По-русалочьи она странноватая. И хвоста нет, и длинных прозрачных плавников. И руки другие, пальцы слишком нежные, мягкие, и кожа такая разве пробудит долго в воде и останется гладкой?

Но появись она даже такой вот на его родном Дне, он заметил бы её одну из тысячи морских красавиц.

Арктур судорожно выдыхает, поймав себя на том, что всё это время не дышал. И на пару секунд уходит с головой под воду, чтобы остудить кожу, которая стала непривычно горячей.

— Брось тряпку. Иди ко мне…

Вода как раз нагрелась. И выглядела искрящейся. Будто не этот противный «не настоящий» свет проходит сквозь неё, а отражаются в ней звёзды.

Звёзды, что сверкают не хуже, чем топазовые глаза короля, которые он не сводит с Любы.

Странно он ведёт себя.

По молочной коже разбегаются мурашки, подрагивают пальцы, улыбка нерешительно касается губ.

Любу пронзает насквозь тянущее чувство, ноющее даже. Будто красные нити вытягивают из неё и подвязывают к нему. Будто невидимые, прохладные руки за подбородок заставляют повернуть к нему голову и глядеть в глаза, слишком чистые и яркие, чтобы в них можно было утонуть.

Потому что… разве бывают такие воды?

— Эм… — выдыхает она. — Не пойду я в эту воду, ты не воспользовался пакетом.

Но Арктур на этот раз не оценивает шутку и даже не улыбается. Лишь властно протягивает в её сторону руку и ждёт.

— Ну же…

И в этот момент раздаётся какой-то хлопок и исчезает свет.

И только топазовые глаза продолжают сиять во тьме…

Страшно. Она упорно вцепляется в кровать и вспоминает рассказ Афины — рассказ о её собственном упрямстве.

Ещё ребёнком не пожелала отдаваться обаянию моря, но а сейчас…

Люба склоняет голову чуть вбок и её глаза тоже на мгновение, словно кошачьи, сверкают во тьме.

— Это ты сделал?

— Нет.

И молчание.

И темнота.

Даже на улице отчего-то темно, ни фонарей, ни луны, ни звёзд.

И лишь мерцающий взгляд морского короля.

И если долго смотреть в ответ, глаза его словно становятся ближе. Будто Арктур бесшумно выбрался из бассейна и теперь приближается к Любе.

И тишина.

И даже не слышен всплеск воды.

— Нет, так не пойдёт, я хочу, в конце концов, видеть твой хвост!

Она