Влюбленный Качок - Сара Нэй

Наверное, большую часть времени она пахнет розами и солнечным светом, и ничто не сможет убедить меня в обратном.

— Я не думаю, что ты отвратительна, — говорю я ей с ухмылкой, въезжая в черту города, где я вырос, и останавливаясь на углу возле средней школы.

— В этой школе ты учился?

— Да.

— И как тебе, нравилось?

— Нормально. — На следующем светофоре мы поворачиваем направо. — Я много учился, поэтому был не очень общителен. Наверное, не так, как ты.

Я предполагаю, что она была очень популярна как чирлидер и все такое. Лилли такая общительная по сравнению с моей интровертной личностью. Она танцует и радуется перед многотысячной толпой, в то время как я провожу большую часть времени в лаборатории в очках.

Типичный ботаник.

— Не знаю, честно говоря. Я один из тех интровертов-экстравертов, понимаешь, о чем я? Я бы предпочла сидеть дома, уютно устроившись с книгой, чем выходить на улицу и махать помпонами перед толпой. На протяжении многих лет я была вынуждена вылезать из своей скорлупы, хотя и не по своей воле. Не всегда.

— В этом есть смысл. В последние несколько лет, если мне предстояла выставка, дебаты или чемпионат, где я должен был выступать, чтобы получить стипендию или грант, мне приходилось заставлять себя быть более общительным. Иногда я даже тренировался перед зеркалом, произнося речь.

— Так и вижу, как ты это делаешь. — Она тепло улыбается, наблюдая за мной.

— Будучи в Великобритании, я вел учебную группу, и каждую неделю заводил разговор. Для меня это было огромным вызовом из-за моей застенчивости. Иногда мне приходилось гуглить вопросы, потому что не мог придумать их сам. — Я усмехаюсь, вспоминая об этом.

Нелегко быть ученым, который предпочитает проводить тесты и эксперименты, а не общаться с группой людей.

К счастью, эти люди были в той же лодке, что и я, и не стремились к общению. Наши общие черты придавали нам энтузиазма — те, кто был увлечен своей диссертацией или аспирантурой, загорались, как рождественская елка, когда обсуждали научный прорыв, который обнаружили.

В остальном эти группы были чертовски неловкими.

Я прочищаю горло.

— Этот разговор слишком содержательный и глубокий для поездки на ужин с лазаньей. — Я крепче сжимаю руль руками.

— Это неправда. Мне нравится слушать, как ты рассказываешь о своем опыте. Мой скучный.

— Скучный? Как ты можешь называть выступление на стадионе скучным?

— Это не так интересно, как все думают. Например, я всегда волнуюсь, что могу ошибиться в счете и оказаться единственной идиоткой на поле, которая испортит программу.

— Похоже, это у нас общее.

От ухмылки, которую Лилли дарит мне с пассажирского сиденья, у меня сводит живот, и, слава Богу, мы наконец-то подъезжаем к моему дому с его двумя этажами, белым забором и аккуратно подстриженной живой изгородью.

Последние цветы моей матери распустились перед зимней спячкой, и это сцена прямо из фильма «Отец невесты». На крыльце стоят хризантемы и другие осенние цветы, уверен, что в светлое время суток они яркие и живые.

— Удивительно, что мама не разбросала на лужайке украшения для Хэллоуина.

— Это было бы замечательно.

Мама обожает праздники, и я уверен, что очень скоро она вспомнит и о Дне благодарения; планирование — ее сильная сторона, а планировать никогда не рано. Клянусь, что моя мама готовится к следующему сезону еще до того, как уберет украшения нынешнего. На Рождество гостиная выглядит так, будто ее вырвало елочной фермой.

Я подъезжаю к навесу для машины, украшенному вьющимися розами и белой решеткой, и паркуюсь там, чтобы Лилли не пришлось далеко идти.

Дверь в дом распахивается, и в свете внутреннего освещения вырисовывается силуэт моего младшего брата с торчащими во все стороны волосами.

Загорается наружный свет, и Алекс кричит:

— Поторопись, я голоден настолько, что могу съесть дохлую крысу.

Отличное первое впечатление, Алекс.

Голос моей матери укоряет его откуда-то изнутри.

— Александр Майкл! — В ее голосе звучит ужас. — Отойди от двери!

Она появляется, отпихивая его, рукавица все еще на руке, волосы собраны в хвост, который раскачивается, когда мама хватается за дверь, чтобы та не захлопнулась.

— Привет! Вы добрались!

— Привет, мам.

Лилли почти застенчиво огибает переднюю часть машины.

— Здравствуйте, миссис Уитакер, рада с вами познакомиться лично. — Она протягивает маме руку для пожатия, но мама обнимает ее.

Сжимает.

— Мы здесь не пожимаем руки, мы обнимаемся.

О, боже.

Через плечо Лилли мама сияет, когда беззвучно произносит: «Она такая красивая!»

У меня проблемы.

— Надеюсь, вы голодны, у нас столько еды! Ужин уже на столе.

— Хорошо, потому что мне еще нужно позаниматься вечером, не хочу возвращаться домой слишком поздно. — Я весь в делах, очерчиваю границы, чтобы у мамы не сложилось впечатление, что мы останемся на ночь или будем болтать часами.

Мы можем поговорить во время еды. Не обязательно продолжать разговор после, как она часто пытается проделать со мной.

— Тебе нужно немного пожить, милый. От тебя не убудет, если отдохнешь один вечер.

Она права: я очень строго слежу за своим образованием. Но, опять же, я бы не был там, где нахожусь сейчас, если бы халтурил.

— Я приму это во внимание. — Мой тон жесткий, в основном потому, что я чертовски нервничаю.

Никогда еще я не приводил девушку домой. Ну... то есть приводил, но это было давно.

— Он старый ворчун, — признается мама Лилли, которую держит за руку и тащит через весь дом в столовую. Если она и заметила, как неформально я одет, то никак это не прокомментировала.

— Кстати, о стариках, — бубню я, когда мы поворачиваем за угол из одной комнаты в другую.

Тетя Миртл восседает за длинным обеденным столом, сверкая, как драгоценный камень на своем троне. Седые волосы уложены в пышную прическу, сбоку приколота декоративная заколка. На ней домашнее платье с длинными пышными рукавами, которое застегнуто до шеи.

Не представляю, как у этой женщины получается ходить на свидания чаще, чем я.

Она невысокого роста, столешница доходит до середины груди, плечи слегка ссутулены от старости.

Ее сморщенные, накрашенные ярко-розовым губы приоткрываются.

— Вот и он. Наконец-то. Хотелось бы надеяться, что умру от старости, а не от голода.

Она гогочет и дает «пять» моему брату, на запястьях у нее звенят блестящие браслеты.

— Да, — вторит ей Алекс.

Боже.

— Все, это Лилли. Лилли, это мой папа. — Мой отец встает и тянется, чтобы пожать ей руку. — И двоюродная тетя Миртл, и мой брат Алекс.

Лилли машет рукой, обходит стол и садится на стул, который для нее