Моя навеки, сквозь века - Марина Повалей

Наконец, он закончил.

Никаких надежд, бедный Коля.

Он поднялся – действительно хорош! Боже мой, не люби я так Васеньку, точно бы влюбилась! Худой, да, но худоба его какая-то очень интеллигентная, интеллектуальная. И ростом, пусть и ниже Васи, всё равно выше меня.

Он обвёл зал взглядом, как бы говорящим: я вижу вас насквозь, и начал мягко:

«Господа присяжные заседатели! Дело ясное. Прокурор во всем совершенно прав. Все эти преступления подсудимый совершил и сам в них признался. О чем тут спорить? Но я обращаю ваше внимание вот на что. Перед вами сидит человек, который тридцать лет отпускал вам на исповеди грехи ваши. Теперь он ждет от вас: отпустите ли вы ему его грех?» (2).

Когда присяжные вынесли оправдательный приговор, меня можно было выносить. Собственно, с Колиной помощью я и покинула зал суда.

(1) 13.07.1877 года градоначальник Петербурга Трепов, приказал выпороть одного из арестантов централа, который отказался снять шапку в его присутствии. Порка в те дни уже была незаконна. Вера Засулич покушалась на Трепова за несправедливость и издевательства над заключёнными.

(2) Дело, приписанное Павлову, как и речь – бесстыдно списанная цитата, с речи знаменитого московского адвоката Ф. Н. Плевако. История уже изменила свой ход, и автор допускает, что дело это и блестящая речь вполне могла прийти на ум её герою.

13.04

— И? — он первый не выдержал.

Вновь передо мной стоял милый чудак Павлов, никак не акула, только что положившая присяжных на лопатки.

— У меня просто слов нет. Нет, правда. Я до сих пор не могу поверить, я ведь думала: всё, пропало! Нет никаких шансов и дело… ну, что всё, а вы! Вы их так! Боже мой! Это просто потрясающе!

— Мой милый друг Алиса, в вашем присутствии и не могло быть по-другому! Это вы принесли мне удачу. И раз так, то предлагаю это дело отметить!

— Последнее наше с вами отмечание плохо кончилось.

— Это да, вы обручились. Куда уж хуже!

Я прыснула:

— Я набралась в дрова! Я это имею ввиду!

— Интересно выходит: пою вас я, а замуж вы выходите за гусара. Что за несправедливость?

— Коля! Куском хлеба меня попрекать изволите?

— Каким-таким куском? — в глазах не притворное удивление. — Вы одна почти бутылку шампанского выпили! Вот уж, где в пору с гвардейцами соревноваться.

— Бросьте, я вообще ни с кем никогда не соревнуюсь.

— Прекрасно понимаю! Будь я вами – тоже был бы вне конкуренции.

— В каком смысле?

— В том смысле, что я чуть не провалил дело из-за вас! — и на мой немой вопрос пояснил: — это ж надо было! Так перетянуть на себя внимание!

— В смысле?

— В том самом! Что даже секретарь суда несколько раз переспрашивал у прокурора, засмотревшись на вас!

Я снова расхохоталась!

Боже мой! У меня уже рот болит смеяться сегодня!

— Ну вы даёте! Как что-нибудь придумаете!

Павлов вдруг посерьёзнел:

— Ничего я не придумываю, дорогая Алиса Ивановна. Просто вы сами или не замечаете, или привыкли и просто не хотите замечать, что где бы вы ни оказались… впрочем… никогда бы не подумал, что в жизни буду так завидовать дубоватому салдафону.

— Коля, перестаньте. Вы вовсе его не знаете.

— Да мне и не хочется. Поехали, а? Раз он дал маху и отпустил вас одну? Я столько шампанского куплю, сколько захотите!

Я остановилась, заставляя стать и его.

— Я не хочу. Простите меня, но сегодня был такой… странный день. Я выжата до капли.

— Барышня! Сударыня, — с козлов одной из карет спрыгнул мужик, подошёл к нам. — Барин, Василь Саныч, распорядился вас развести, вы уж не побрезгуйте, извольте, я тут вас дожидаюсь…

— Вспомни чёрта, — прошептал Павлов, не сводя взгляда с кареты.

— Коля, я…

— Не надо. Идите. Не нужно гневать барина. Увидимся, Алиса, — он хотел проводить меня до кареты, как возница загородил ему дорогу.

— Не кручинься, барин, иди своей дорогой, я сам барышню честь по чести усажу, — какие-то новые, тяжёлые нотки появились в голосе мужичка.

— Любезный! Я бы попросил!

— Попросишь, а птом догонишь и есчо попросишь, иди, говорю!

— Алиса! — тревожное Колино.

Но я и сама поняла: что-то не так, и возница этот, никакой не возница, и вовсе не от Васи, я уже осторожно отступила на два шага, как вдруг:

— Фёдор! Ну что ж такое-то! — дверь кареты приоткрылась, а незнакомец продолжил: — Николай Владимирович, оставьте девушку, и заверьте, что у меня к ней разговор, ничем ей не грозящий. До дому подвезу, да за жизнь поговорим.

Коля, кажется, дар речи потерял.

— Кто это?

— Алиса, вы… не перживайте пожалуйста. Вы вполне можете быть спокойны, этот господин человек слова, он не сделает вам вреда.

— Ну слава Богу, — выдохнул человек в карете: — прошу Алиса Ивановна.

— Но Коля, кто это?

— Я предпочёл бы представиться сам.

— Я точно могу туда идти? — тихо спросила у Павлова.

Он кивнул и улыбнулся:

— Не представляю, что им от вас нужно, но вам точно ничего не грозит.

На прощанье я сжала его руку и юркнула в карету.

Села напротив мужчины. Лет сорок, очень короткая стрижка, почти как было бы под машинку, и как-то залихватски подкрученные усы.

— Ну вот скажите мне, Алиса Ивановна, почему у нас вечно так: если хочешь чтобы было сделано хорошо – сделай это сам? — экипаж тронулся, — вот на что уж Фёдор в сыске хорош, но вот тихо, не привлекая внимания, усадить барышню в карету не смог.

Алиса Ивановна предпочла промолчать.

— Что ж, — крякнул дядька. Он не внушал страха, но сеял осторожность. Цепкий взгляд, мрачноватое лицо. — Я Александр Васильевич, фамилия моя Герасимов.

Я даже не старалась сохранить лицо – вытянулась струной.

— Вижу, вы знаете, кто я.

— Более-менее.

Недолгое молчание, и:

— У меня к вам разговор, Алиса Ивановна, — я промолчала, выражая всю внимательность, — вы должны повлиять на вашего жениха, — я только выгнула бровь, — глупцы считают, что военно-полевые суды остановили революцию, что стране ничего не угрожает,