Развод. Десерт для прокурора - Анна Князева

— Господи, конечно, можно! — почти закричала она, и я услышала на заднем фоне возню и детский смех. — Сию секунду ко мне! Что произошло? Где ты? Ты в безопасности?

— Еду, — выдохнула я, сжимая телефон. Сейчас я была не в силах объяснять. — Сейчас буду. Только пусти меня.

— Дура, конечно, пущу! Езжай и не выдумывай всякую ерунду!

В такси, прижимая к груди самую большую сумку, словно это могло как-то защитить меня от всего мира, я набрала номер Вероники. Той самой хозяйки, что с такой лёгкостью предоставила мне свой шикарный, бездушный «музей».

— Вероника, здравствуйте, это Олеся, — изо всех сил старалась я держаться, чтобы не выдать своих эмоций чужому человеку. — Мне придётся съехать. Внезапно. Очень срочно. Я уже всё собрала. Простите за такие неудобства.

В трубке повисло короткое, удивлённое молчание.

— Олеся, вы в порядке? — наконец спросила Вероника, в её голосе слышалась искренняя тревога. — Произошло что-то? Может, вам помощь нужна? Я могу связаться с Игорем…

— Нет! — вырвалось у меня слишком резко, и я тут же поправилась, стараясь говорить ровнее: — Нет-нет, всё в порядке, со мной всё хорошо. Просто личные обстоятельства. Очень срочные. Ещё раз, простите за такие неудобства.

— Ну хорошо. Вы тогда Игорю оставьте ключи.

— Хорошо. Спасибо вам за всё.

Я отключилась. Мир рушился, а я извинялась за то, что покидаю чужую квартиру. Абсурд. Но иного выхода у меня не было. Оставаться здесь, где всё напоминало о нём, о его лжи, я бы просто не выдержала.

Кристина жила на другом конце города, в спальном районе, в уютной, но вечно шумной и наполненной жизнью трёхкомнатной квартире, где царил здоровый, творческий беспорядок, пахло детской присыпкой, домашним печеньем и счастьем.

Она встретила меня на пороге, с полугодовалой Машей на руках. Увидев моё заплаканное, перекошенное от горя лицо, чемодан, она ахнула, одной рукой оттащила меня в гостиную, усадила на диван, заваленный мягкими игрушками, и сунула в руки кружку с остывшим чаем.

— Рассказывай. Всё. С самого начала, — приказала она, качая на руках засыпающую дочку.

И я рассказала. Сбивчиво, путано, с долгими паузами, чтобы сдержать новые слёзы. Про документы, про отмывание денег, про охоту на Виктора. И про Игоря. Про то, как он всё это знал. Как он с самого начала вёл свою игру.

Кристина слушала, не перебивая, и её лицо, обычно такое живое и весёлое, становилось всё мрачнее и суровее.

Когда я закончила, она несколько секунд молча смотрела на меня, а потом тяжело выдохнула:

— Дура! — это слово прозвучало не как упрёк, а как крик души, полный боли и сострадания. — Совсем дура! Почему ты сразу не приехала ко мне? В тот же день, когда этот урод тебе изменил? Я бы этого твоего Виктора так… Я бы ему устроила такое…

— Я хотела, — прошептала я, глядя на тёмный, уже холодный чай в кружке. — Я так хотела позвонить тебе тогда. Но у тебя трое детей, Крис. — Я подняла на неё глаза, умоляя понять. — У тебя своя жизнь, свои заботы, свои проблемы. Этот маленький комочек, — я кивнула на спящую на её груди Машу, — он требует столько сил и внимания. А Лёша и Соня… Я не могла вот так, со своим комом проблем, ворваться в твой дом, в твой устоявшийся быт. Я боялась быть обузой.

— Ну ты даёшь, — она встала, ловко и привычно перекладывая ребёнка с одной руки на другую. — Мы подруги. На то мы и есть, чтобы врываться друг к другу с проблемами, даже самыми жуткими. Ты думала, мне легче было знать, что ты ночуешь в какой-то кондитерской, на голом диванчике, как бомжиха? Я вся извелась! Я тебе сколько раз звонила!

Она была права. Но в тот момент чувство собственной неловкости, глупой гордости и страха быть лишней, помехой в чужой счастливой жизни, оказалось сильнее голоса разума и голоса настоящей дружбы.

Пока Кристина укладывала Машу в кроватку, я сидела на диване и тупо смотрела на стену, увешанную яркими детскими рисунками и семейными фотографиями. На одной из них Кристина с мужем смеялись, обнявшись, а их старшие дети строили рожицы в объектив.

У них была настоящая, пусть и шумная, жизнь. А у меня? Что теперь? Кондитерская? Но после всего, что случилось, есть ли силы подняться и снова бороться? Съёмная квартира? На что? Деньги, кропотливо отложенные на расширение, были полностью вложены в дело.

— Кристин, — тихо сказала я, когда она вернулась в гостиную, смахнув с лица прядь волос. — У меня к тебе просьба. Большая. Неудобная. — Я полезла в карман джинсов и достала связку ключей. — Передашь их Игорю? Я не могу его видеть. Не сейчас. Не знаю, смогу ли вообще когда-нибудь.

Кристина взяла ключи, повертела их в своих трудолюбивых, немного шершавых пальцах и тяжело вздохнула. Она села рядом со мной, и диван прогнулся под её весом.

— Олесь, а ты уверена, что это правильно? — спросила она мягко. — Думаешь, он так просто отстанет? Отпустит тебя? С твоих слов, мне он таким не показался. Наоборот.

— Он использовал меня, Крис! Всё, что было между нами, было ложью! Он видел во мне не женщину, а улику! Дополнительный козырь в своём деле! Жену преступника, которую можно мягко обработать и выудить информацию!

— Может, ты не совсем права? — осторожно, словно ступая по тонкому льду, сказала она. — Может, в чём-то ты и права, это да… Чёрт, работа у него такая, противная. Да, он прокурор, у него служебный долг. Но сердце-то у него не каменное, я почти уверена. В нём что-то настоящее к тебе есть.

— Уверена? — я горько, беззвучно усмехнулась, глядя в пол. — А я уже ни в чём не уверена. Больше никогда. Ни в людях, ни в их словах, ни в их чувствах.

Я откинулась на спинку дивана, зарывшись лицом в мягкую ткань, и закрыла глаза. По всему телу прошла ужасная усталость. Я была пустой. Выжженной. Кристина могла быть права. Он, возможно, и не оставит меня в покое. Он будет звонить, искать, пытаться объясниться. Но