Любовь на проводе - Б. К. Борисон

как одни слова он проговаривает стремительно, а другие — будто смакуя, и позволяю себе уплыть туда, где нет ни ожиданий, ни хрупкой, словно стеклянный шар, уязвимости чувств.

* * *

Через час эфир заканчивается. Я сижу на шаткой лавочке для пикникау станции, перед мигающей красной вышкой, тянущейся в небо. Я обещала Грейсону вернуться домой, но ноги сами привели меня сюда, а не к машине.

Покачивая ногами, я смотрю на город, раскинувшийся внизу. Вдалеке мерцает свет в гавани, а огромные грузовые суда медленно проплывают под мост — туда и обратно, от причалов с высокими портовыми кранами.

Эйден присаживается рядом со вздохом, и его бедро касается моего. Лавка скрипит, а что-то тёплое мягко ложится мне на плечи — вероятно, я оставила куртку на кресле в студии.

— Холодно, — бормочет он, когда я дотрагиваюсь до края накинутого свитшота, с немым вопросом.

Он бросает быстрый взгляд на мои голые ноги в лунном свете, потом снова — на вид перед нами. Челюсть напрягается и тут же расслабляется.

— Не хотел, чтобы ты мёрзла.

— Спасибо, — тихо отвечаю я.

Он негромко урчит, и мы погружаемся в тишину. Изо рта вырываются крошечные белые облачка, я плотнее кутаюсь в его свитшот — тёмно-синий, с вышитым логотипом «Струн сердца» на груди.

— Грейсон… он… — начинает Эйден. — Понимаю, откуда у Майи такое…

— Остроумие и хитрость? — подсказываю я.

Он чешет подбородок.

— Я хотел сказать «артистизм», но пусть будет и так.

Я смеюсь. Грейсон в эфире был именно таким, как я и ожидала: то вставал на мою защиту, то в пух и прах разносил некоторых смельчаков, осмелившихся позвонить.

— Как думаешь, Мэгги об этом пожалеет? — спрашиваю я.

Эйден качает головой, наклоняясь вперёд, локти упираются в колени.

— Нет. С нынешней аудиторией она справится. — Он приоткрывает рот, будто хочет продолжить, но передумывает.

— Что? — мягко тяну я.

Он бросает взгляд через плечо, и лунный свет вычерчивает тени на его лице.

— Когда ты только начала шоу, я подумал, что твоя осторожность в свиданиях как-то связана со скандалом с отцом Майи.

Я смеюсь:

— Нет, ничего подобного. Грейсон — мой лучший друг.

— Тогда почему вы не…

— Остались вместе? — уточняю я, и он кивает. — Он предложил жениться, когда узнал о беременности. Наши родители на этом настаивали, но я сказала «нет».

— Почему? — в его голосе слышно неподдельное удивление.

Я мягко улыбаюсь.

— Потому что я знала: я не та история любви, которую Грейсон заслуживает. Мы были вместе всю жизнь, но никогда не были влюблены. Когда я забеременела, мы ещё были детьми. Я не хотела лишать его шанса на настоящее — большое — чувство.

Эйден молча смотрит на меня, и по лицу ничего не прочтёшь.

— Я тоже хотела этот шанс, — признаюсь я, опуская взгляд на руки. — Хотя особой пользы от этого мне не было.

Он проводит ладонью по челюсти, всё ещё не отрывая от меня взгляда.

— Тебе было тяжело из-за этого?

— Из-за Грейсона и Матео? — я качаю головой. — Нет. Иногда я завидую их отношениям, но не более. Я люблю ту семью, которую мы создали. У Майи два замечательных папы, а у меня — два близких друга, которые не дадут заскучать.

— А твои родители были недовольны, что ты не вышла замуж?

Я киваю.

— В ярости. Я почти двенадцать лет с ними не разговариваю.

Он тихо выдыхает:

— Они не знают Майю?

У меня в груди что-то сжимается.

— Нет, — отвечаю я, и голос предательски дрожит.

Я тереблю манжет свитшота, накинутого на плечи.

— Они отрезали нас, когда я отказалась выйти за Грейсона и согласиться на усыновление. Мы были молоды, но я хотела её. Она не была ошибкой. Я не держу зла на людей за их выбор, но это было моё решение.

Я выдыхаю, наблюдая, как облачко пара тает в воздухе.

— Родители восприняли это как оскорбление, а не как выбор. Родители Грейсона — так же. Они включили режим «мы вас не знаем»: оставляли наши вещи на крыльце, будто нас никогда не существовало.

Я думаю о лице Майи, о том, чтобы поступить с ней так же, и внутри всё обрывается.

«Никогда», — говорю себе я.

Обещание, данное в тот день, когда я впервые держала её в ладонях: «никогда».

— Нам повезло, — продолжаю я. — Тётя Табита, тётя Грейсона, помогла и держала нас на плаву, пока мы не наладили жизнь.

Иногда мне кажется, что родители даже не пытались нас понять. По ночам, когда Майя у Грейсона, я стою в дверях её комнаты — полной книг, красок, игрушек и записок на клочках бумаги — и думаю: превратили ли они мою старую комнату в мамину студию пилатеса или в папин новый кабинет? Или оставили пустой? Пустая комната в доме, полном дорогих вещей, где люди проходят друг мимо друга, как призраки.

— Они — засранцы, — хрипло произносит Эйден.

Я смеюсь:

— Да, именно так. Родители Грейсона ещё хуже. Но он помирился с сёстрами, и Майю окружает много любви. Это главное.

— Думаешь, они слышали тебя по радио? — спрашивает он.

Я отвожу взгляд от огней города и встречаю его глаза. Волосы Эйдена в лунном свете кажутся чёрными, как чернила, а звёзды сияют вокруг него ореолом.

— Что?

— По радио, — поясняет он. — Слышали ли они тебя и Майю?

Я не думала об этом. Зеваю, плотнее кутаясь в свитшот. Родители давно не в моей жизни, и я отвыкла ждать их реакции. Сначала это было больно, но с годами стало проще.

— По последним сведениям, они всё ещё живут здесь, поблизости. Так что, возможно, да.

Эйден глухо урчит:

— Тогда мне точно не стоит быть милым в эфире.

— Ты и так не слишком милый, — подшучиваю я, слегка толкая его плечом.

Потом прижимаюсь к нему — холодно, а он тёплый, и ночь кажется бесконечной.

Я кладу висок на его руку, он подтягивается ближе. Медленно моргаю, наблюдая, как огни над водой качаются, словно капли дождя на стекле — вспышки цвета, мерцающие и гаснущие.

— Эйден? — спрашиваю спустя время, тело приятно ватное.

— Да?

— Думаешь, я кого-то встречу? — вопрос, который давно бьётся в груди. — Думаешь, у меня когда-нибудь будет моё волшебство?

Он долго молчит. Настолько долго, что я закрываю глаза, и мир расплывается фиолетово-синими разливами, словно мы плывём среди звёзд, а мои пальцы тянутся к их золотому свету. Где-то в полусне чья-то рука скользит под мои волосы и мягко сжимает затылок. Большой палец рисует ленивые узоры, и всё тело становится тяжёлым и спокойным.

— Нет, Люси, —