(не)вернуть. Цена искупления - Анна Гранина

отпускает. Грудь уже не сдавливает так, как раньше, когда любой коннект между нами был тяжёлым, как чугунная неподъемная плита. Сейчас все не так. Тепло от жены переходит на меня — будто кто-то включил внутри лампу. Маленькую, с очень тусклым, еле освещающим светом, но живую. И я жадно греюсь возле этого света.

Её волосы пахнут как всегда — моей Викой. Смесь чистоты, кожи, чего-то травяного, невидимого, но такого родного. Она прижимается крепче, пальцы цепляются за мою рубашку. И это, чёрт возьми, сводит с ума. Я как мальчишка сопливый радуюсь, что девочка, которая мне нравится давно, обратила на меня внимание.

В сорок лет это вообще нормально? Вот так… Я словно голодный хищник не могу насытиться теми крохами тепла, что дарит эта женщина. Язык не поворачивается сказать - бывшая жена. Мне похер, что там в документах. Она моя жена и точка!

Я наклоняюсь и целую её в висок. Осторожно. Нежно. Потом — в щёку. И, наконец, губы находят губы. Она не отстраняется. Наоборот — приоткрывает рот, словно ждала. Целую медленно, почти благоговейно. С таким чувством, будто первый раз ее касаюсь. Глубоко. Проникновенно. Так, как только один-единственный человек может целовать другого. Того, без кого жить не может.

Я скучал. Дико. До ломоты. До злости. До того, что порой по ночам выл внутри себя, как зверь. Всё было: ярость, бессилие, тоска. А сейчас — как будто душу гладят изнутри. И я боюсь дышать, чтобы не спугнуть этот миг.

Она смотрит на меня снизу вверх, глаза блестят от чего-то невысказанного. Я подхватываю её на руки. Легко. Как в тот самый вечер, когда только начал за ней ухаживать. Она не говорит ни слова. Только кладёт голову мне на плечо, а рука скользит к моему сердцу.

Тук-тук… тук-тук.

Проходим по коридору. Дом тихий. Только лампы в нишах горят мягким светом. Всё здесь - для неё. А значит - для нас.

На повороте к лестнице встречаем акушерку. Невысокая женщина с мягкими чертами, в тёплом свитере и белых тапочках. Она замирает, глядя на нас: я с Викторией на руках, полуобняв её, прижав к груди.

— Простите, — шепчет она и, опустив взгляд, исчезает за дверью. Тихо, боясь нарушить наш хрупкий мир.

Я иду дальше. Поднимаюсь в её спальню. Там тепло. Мягкий свет торшера на прикроватной тумбочке, плед, приоткрытая книга, чашка с недопитым чаем, розетка с ее любимым вишневым вареньем.

Я укладываю её на постель. Жена тянется ко мне, будто боится, что уйду, обнимает за шею, и я ложусь рядом. Пальцы скользят по её щеке, по ключице, по животику, и весь мир сужается до этого хрупкого момента. Она дочу мою носит. Принцессу мою. И я готов ее до конца дней своих благодарить за ту ночь после развода. Ночь нам Надежду подарила.

Вика молчит. Но не отстранённо, наоборот. Это молчание, в котором согласие. В котором принятие. Её глаза мне в душу смотрят, ждет… ресницы дрожат. Я наклоняюсь, целую тонкую шею, плечико, опять прижимаю ладонь к животу и замираю. Меня так ломало от бесконечно сильного желания трогать его. Там наша дочь. Маленькое чудо, которое растёт в ней. И я ничего не хочу больше, чем быть рядом каждую секунду.

Рука скользит ниже, я уже не думаю, я просто плаваю в ощущениях. Её запах, её тепло, её дыхание. Моя ладонь на её бедре, и мне уже тяжело сдерживаться. Полгода. Больше. Ни прикосновений, ни разрядки. Только работа, сигареты, злость и бесконечная агония…

Член — как железный. Давит, тянет, пульсирует в штанах. Мне чертовски хочется её взять. До боли. До безумия. Но я не двигаюсь. Потому что знаю: пока нельзя.

— Когда у тебя в последний раз был секс? — вдруг спрашивает жена, тихо, будто между делом.

Я усмехаюсь, даже не открывая глаз.Ну что ты моя маленькая дрожишь? Я, блять, даже дрочить не мог. Не то что на других баба смотреть. Прижимаюсь к ней ближе, губами к уху. Тяну ее аромат.

— Тогда же, когда и у тебя. — Целую в висок. — Я не хочу других, Вика. Только тебя.

Она не отвечает. Слышу только вздох легкий. Гладит меня по щеке, потом по затылку. А я котом бездомным трусь и купаюсь в ее объятиях.

Я укрываю её пледом, целую в губы — коротко, но сдержанно. Как будто ставлю точку. Или запятую. Я не тороплю. Я подожду.

Потом ложусь рядом. Чувствую, что меня не отправят восвояси. Моя рука вновь ложится ей на живот. В нём то, что мы создали вместе. И пусть в агонии и сильной боли. Но…

— Спасибо, что ты рядом, — шепчу.

Она только дышит, ровно.

— Я люблю тебя, моя Птичка.

Глава 34.

Макс

— …и знаете, — говорю я, глядя в зал, залитый светом, — в бизнесе главное - не деньги. И не блестящие идеи. Не громкие лозунги. Главное - это люди. Те, кто рядом. Те, на кого можешь положиться, когда штормит. Кто держит с тобой строй, когда ветер сносит всё к чёрту. Если ты не доверяешь своей команде – ты не капитан. Ты просто одиночка. А одиночки тонут быстро.

Зал отвечает лёгким шумом, кто-то улыбается, кто-то кивает, кто-то делает пометки в планшете. Прожекторы бьют в лицо, будто прожигают как рентген. Я на сцене. Передо мной сотни молодых лиц: чистых, полных амбиций, дерзких. В их глазах то же голодное стремление к победе, которое когда-то жгло изнутри и меня. И давало силы и желание рвать свое место под солнцем.

— Сегодня, — продолжаю спокойно, — я сознательно отхожу от дел. Управление компанией почти полностью перешло в руки моего сына. Ему двадцать один. Но он уже принимает решения, от которых зависит многое: сделки, репутации, доходы. Сотни рабочих. Он ошибается. Конечно. Но главное – он не боится брать на себя ответственность. Он в деле. Он растёт. И я горжусь им.

Аплодисменты. Искренние. Я слегка киваю, благодарю взглядом. Спокойно делаю шаг назад, давая понять, что готов к вопросам.

— Максим Сергеевич, — обращается ведущий, парень лет тридцати, подтянутый, уверенный, с цепким взглядом. — Можно ещё пару вопросов? Коротко.

— Разумеется.

— Какой момент в бизнесе был для вас самым трудным?

Я усмехаюсь. Вопрос классический. Отвечаю без паузы:

—