Шипы в сердце. Том второй - Айя Субботина

Он даже не спросил, как я себя чувствую.

Ему все равно.

Ему просто все равно.

Я иду за ним к выходу. Шаг в шаг. Как приговоренная. Ноги как будто ватные и чужие, и только усилием воли заставляю себя держать спину прямо, не горбиться.

Ни за что не покажу ему, как сильно меня трясет внутри от его безразличия.

Авдеев не оборачивается. Просто идет к своему черному, хищному «Бентли», припаркованному у самого крыльца. Нажимает кнопку на ключе, и машина очень знакомо, беззвучно моргает фарами, признавая хозяина.

Открывает заднюю дверь и, не глядя на меня, протягивает руку. Жест — формальный, отточенный, как у швейцара в дорогом отеле. Мне кажется, он в эту минуту даже воспринимает меня просто как безликого болванчика.

Я, как последняя идиотка, на автомате вкладываю свою ладонь в его.

И мир просто… взрывается.

Тысячи вольт прошивают мое тело, от кончиков пальцев до самого сердца.

Кожа к коже. Его ладонь — горячая, сухая, сильная. Я за секунду вспоминаю, как он трогал, гладил, держал за руку, переплетал свои пальцы с моими. В груди так печет, что не хватает дыхания. Кажется, еще несколько мгновений — и я просто начну гореть прямо у него на глазах.

Наше первое прикосновение за все эти бесконечные, мучительные месяцы, но мое тело, мое глупое тело предательски точно помнит абсолютно все. Отзывается мгновенно, умоляет: «Обними, поцелуй, я тебя всего-всего-всего душой обниму — только прости…!» Хочется послать к черту всю гордость, хочется вырвать из печенок собственный нерушимый обет — никогда ничего ему не рассказывать, не доказывать и не оправдываться.

Мы стоим рядом, но тоска по нему настолько сильная, но хочется выть, как собака.

Поднимаю взгляд. Хочу увидеть на Авдеевском лице хоть что-нибудь. На нежность или тепло даже не надеюсь, но мне хватило бы даже насмешки, злости, может быть. Любой эмоции, чтобы только понимать — он видит, что я здесь, живая и настоящая. Ему есть до меня дело.

Но в синих глазах — ничего. Он даже на меня не смотрит, а только куда-то поверх крыши машины. Ладонь под моими пальцами не шевелится ни на грамм. Как каменная, только пальцы как будто холодеют еще больше.

Для моего Грёбаного Величества это прикосновение не значит ровным счетом ничего. Просто еще одно движение, которое необходимо выполнить в рамках нашего сегодняшнего взаимодействия. Что я тут есть, что меня бы здесь не было — ему наплевать.

Он ведь и правда в тот день окончательно вышвырнул меня из своей жизни.

Боже, какая же я дура! Полная круглая набитая дура!

Щеки заливает краска унижения. Быстро выдергиваю свою ладонь из его, как будто обжегшись, и почти падаю на заднее сиденье. Вадим молча закрывает за мной дверь, обходит машину и садится за руль.

Мы едем в полной тишине. Я смотрю в окно, на проплывающие мимо дома, на спешащих по своим делам людей, и чувствую себя в аквариуме. Отделенной от всего мира толстым, пуленепробиваемым стеклом.

Ему снова звонят — телефон в держателе пару раз пищит входящим, потом Сири озвучивает имя контакта — Богдана.

Вадим принимает вызов.

От острого дежавю, слегка подташнивает. Ничего не изменилось внешне, но абсолютно все изменилось внутри.

— Да, Богдана, слушаю. — Голос у него как всегда ровный и деловой. Хотя он даже с этой «Богданой» говорит с бОльшим интересом и вовлеченностью, чем со мной. Наверное, нужно просто вбить в свою дурную голову, что теперь вот так будет всегда. — Шатер привезли? Отлично… Нет, никакого фейерверка. Богдана, я не выжил из ума, и четко помню, что уже озвучивал свои требования — я не хочу, чтобы о том, что у меня происходит, знали даже через залив. Проигнорируете мою просьбу еще раз — и я найду вам замену.

Я адски жалею, что не взяла наушники. Не хочу ничего знать о его жизни.

Но зачем-то теперь знаю, что он явно готовит какой-то праздник. Обсуждает и уточняет меню — лобстеры, устрицы из Бретани, каре ягненка, черная икра… Названия вин и коньяков абсолютно мне незнакомы, но это тоже запредельно дорого — без сомнения.

Готовишь что-то грандиозное, Авдеев?

Помолвку со своей Безобразной Эльзой? Или уже свадьбу?

И все равно снова дергает, что даже на неизвестную мне Богдану он тратит больше эмоций (пусть это и раздражение), чем на меня. А я так, просто еще один пункт в списке его ежедневных забот, неприятный, но обязательный, как визит к стоматологу.

Вадим заканчивает разговор, и в машине снова воцаряется тишина.

Я сижу, вцепившись в свою сумку, и мысленно проклинаю тот день, когда ответила на звонок Лори.

Больно. Так сильно больно даже просто думать о том, что пока он везет меня на осмотр к врачу, пока во мне растет его сын… он может вот так запросто взять — и жениться на другой.

Так теперь будет всегда? Мне контракт, а ей — твоя любовь, улыбка, твой член в конце концов?! Так пусть твоя образина тебе и рожает! Я тебе зачем, господи?! Она, наверное, подарит тебе какую-нибудь жутко дорогую, бездушную хрень. А я… я подарю тебе сына. И это, видимо, единственный подарок, который тебе от меня нужен!

Когда Авдеев паркуется возле «Святой Екатерины», я практически пулей — и откуда только силы берутся — вылетаю из машины. Не даю ему ни шанса даже приблизиться, не хочу чтобы рядом со мной даже пахло им. Это глупо и ужасно наивно, потому что ровно через пару минут мы будем сидеть в одном кабинете, но я хотя бы эти минуты себе отвоюю.

В клинике нас уже ждут. Мы проходим в кабинет, и Ирина Андреевна встречает нас вежливой улыбкой профессионала.

— Кристина, Вадим Александрович, добрый день. Прошу, присаживайтесь.

Она здоровается с ним за руку, и я с уколом ревности отмечаю, что он отвечает на ее рукопожатие, а не просто кивает, как мне.

— Кристина, как вы себя чувствуете? — обращается ко мне с мягким участием.

— Нормально, — вру я, глядя строго на свои сложенные на коленях пальцы.

— Как наш парень? Шевеления стали активнее?

Киваю, прячу улыбку, прикусив уголок рта. Мне кажется, мой маленький Авдеев даже завел ритуал утренней гимнастики — каждый день примерно с восьми до десяти по несколько минут бодается. Ну, ощущается это именно так, на мой совершенно дилетантский взгляд. Но говорить об этом при Вадиме я ни за что не стану — лучше вообще язык себе откушу.

— Вот