Бывший муж. Босс. Миллиардер - Эмилия Марр

Я хватаюсь за косяк двери, чтобы не упасть. Это «пока» звучит страшнее любого приговора. Но он тут же добавляет твёрдо:

— Но мы найдём. Обязательно. Не смейте даже думать иначе.

Мама кивает, утирая слёзы платком. Я молча отступаю, впуская его в дом. Мы садимся на кухне — там, где пахнет чаем и свежим хлебом, но теперь этот запах кажется чужим. Стол аккуратно накрыт скатертью, а сверху — прокурорская папка. Как будто всё наше горе переложено в эти серые листы.

Каждый день — одно и то же. Он приходит вечером. Иногда поздно, когда уже темно, иногда прямо после работы. Садится с нами, снимает пиджак, откидывается на стуле и тяжело выдыхает. Лицо каменное, но глаза… глаза усталые, полные сочувствия.

— Проверили ещё два направления, — говорит он. — Ни на трассах, ни на вокзале вашего ребёнка не было. Но мы сузили круг. Осталось два пути, я уверен: скоро будет результат.

Я слушаю его, жадно ловлю каждое слово. Он говорит с такой уверенностью, будто может повернуть время вспять. Я верю ему. Верю, потому что иначе сойду с ума.

Мама ставит на стол чай, иногда пирожки. Она смотрит на него как на родного, благодарно кивает:

— Николай Петрович, если бы не вы, мы бы уже сошли с ума…

Он всегда отвечает одинаково спокойно:

— Это моя работа. Но я понимаю, что для вас это не дело, а жизнь. Так что я рядом.

Иногда он задерживается дольше обычного, рассказывает, как сам когда-то чуть не потерял племянника, и каково это — ждать в неизвестности. Его голос звучит тихо, но в нём столько силы, что мне становится легче дышать.

Мы с мамой начали ходить в церковь. Каждый день. Ставим свечи за здравие Назара. Я опускаюсь на колени, шепчу молитвы и прошу только об одном: «Господи, верни мне сына». Мама шепчет то же самое, и иногда мы держимся за руки — крепко, как будто только так можем удержаться в этом мире.

А потом, вечером, снова приходит Николай Петрович. Его шаги от калитки я узнаю сразу. И сердце замирает — вдруг хорошие новости? Но он входит, кладёт на стол папку, и по его лицу я понимаю: опять ничего.

— Ищем, — говорит он всегда. — Не сдаёмся. Завтра будут новые проверки.

Дни тянутся бесконечно. Сначала я считаю их: первый день без Назара, второй, третий… Но потом время теряет смысл. Я живу только от прихода прокурора до его следующего прихода. Его слова — единственное, что держит меня в здравом уме.

Мама тоже нашла в нём опору. Она теперь смотрит на Николая Петровича почти как на спасителя. А я… я благодарна ему так, что даже боюсь показать насколько.

Но хорошие новости всё не приходят.

Каждую ночь я не сплю. Лежу на кровати, глажу подушку, представляя, что это Назар, прижимаю её к себе и слушаю тишину. А в голове один вопрос: где он? Жив ли он? Не плачет ли сейчас где-то без меня?

И только одно обещание прокурора звучит внутри, как мантра: «Мы найдём его. Обязательно».

Вечер. Я уже сижу на кухне и смотрю на дверь, как каждый день. Чашка с чаем остывает в руках. Мама молча перебирает чётки, губы её шепчут молитву. Мы обе ждём.

И наконец слышатся шаги. Николай Петрович заходит, но я сразу понимаю: что-то изменилось. Он другой. Его плечи согнуты, движения медленные. Он будто постарел за сутки. Лицо серое, под глазами тени.

— Добрый вечер, — произносит он и снимает пиджак. Но в его голосе нет той уверенности, к которой я привыкла. Нет стального тона, от которого я раньше будто цеплялась за жизнь.

Я замираю. В груди холодеет.

— Николай Петрович… — выдыхаю я. — Нашлись следы?

Он садится, смотрит в стол, потом переводит взгляд на меня. И молчит. Секунды тянутся, и это молчание хуже любого приговора.

— Говорите! — срываюсь я, чувствуя, как подкашиваются ноги. — Ради Бога, скажите хоть что-то!

Он медленно проводит рукой по лицу, будто пытается стереть с себя усталость. И только потом произносит:

— Агата… Зоя Викторовна… Я должен быть честным. Пока никаких зацепок. Мы проверили все больницы, сиротские дома, вокзалы, трассы. Никто не видел. Нигде не зарегистрирован. Словно исчез.

— Как это — исчез⁈ — я вскакиваю, стул с грохотом падает на пол. — Это же ребёнок! Маленький ребёнок! Он не может просто исчезнуть!

Мама бросает чётки на стол и закрывает лицо руками. Она не кричит — только тихо всхлипывает, и от этого у меня сердце разрывается ещё сильнее.

Я хватаю прокурора за руку, смотрю ему прямо в глаза, требую:

— Скажите, что вы найдёте его. Скажите, что вы не остановитесь!

Он сжимает мою ладонь крепко, как будто тоже боится отпустить. Но в его глазах я вижу неуверенность. То, чего не было раньше.

— Мы ищем, Агата. Мы делаем всё возможное. Но… — он замолкает, и я слышу, как он сглатывает слова. — Иногда такие дела длятся долго. Очень долго.

— Долго? — повторяю я глухо, чувствуя, как ком поднимается к горлу. — Вы хотите сказать, что я должна ждать? Неделями? Годами⁈ Пока мой ребёнок… — я задыхаюсь от боли, слова застревают в горле. — Пока он…

Я не могу договорить. Слёзы душат меня, я отворачиваюсь, хватаюсь за подоконник. Смотрю в окно, где темно и чужие огни улицы мигают равнодушно. Внутри — пустота, ледяная, как смерть.

Николай Петрович встаёт. Подходит ближе. Его голос мягче, чем когда-либо:

— Агата… Я обещаю: я не оставлю это дело. Не оставлю вас. Но вы должны быть готовы… что это может занять время.

Я оборачиваюсь. Смотрю на него и понимаю: он тоже сломлен. Он тоже не верит так, как раньше. И это страшнее всего.

Мама вскакивает, обнимает меня, гладит по волосам. А я шепчу, задыхаясь:

— Господи… только не так. Я не вынесу, если его не найдут…

И впервые за всё это время я понимаю: надежда уходит. Даже прокурор, наш единственный свет, наша надежда, больше не светит так ярко, потому что не верит, что мой Назар найдется.

Глава 34

Прошёл месяц.

Мы с мамой живём как