Развод. Зона любви - Ульяна Соболева

с лёгкой, почти официальной улыбкой. Владимир — уверенно, с мягкой, ровной вежливостью. Он подал руку. Она пожала. В этот момент две части моей души встретились — и не разорвали меня. Просто соприкоснулись.

На миг — и этого было достаточно.

— Я снял тебе квартиру, — сказал Владимир. — В центре. Светлую. С окнами на город. Там тепло, и никто не закроет дверь на ключ. Поехали.

Марина отвернулась, чуть улыбнувшись.

— Спасибо… Но я не могу. Мне в офис. Мы подаём отчётность.

Я кивнула. Не обиделась. Просто — поняла. Она, как и я, выжила. И теперь строит свою крепость. Своими руками.

Владимир открыл передо мной дверь машины. Я оглянулась на Марину ещё раз — с болью, с благодарностью, с любовью. А потом — села. Тихо, решительно, будто в новую жизнь.

И машина тронулась. Без надзирателя. Без охраны. Без решёток. Только я, он — и путь, у которого, наконец, не было стены впереди.

Глава 23

Дверь захлопнулась глухо, как выстрел, и в следующий миг он вдавил меня в стену с такой яростью, будто вырывал обратно то, что давно считал своим. Его пальцы вцепились в талию, прорезая ткань и плоть, как клеймо: моя. Живая. Вернулась.

Я не успела вдохнуть — его дыхание уже прожигало шею, горячее, срывающееся, звериное. Его ладони шарили по телу, жадно, нетерпеливо — под куртку, под кофту, под лифчик. Он нащупал соски сквозь тонкую ткань, и они уже были твёрдыми, как будто ждали его века. Он дёрнул ткань вниз — соски обнажились, и он стиснул их, поиграл пальцами, провёл языком, будто пробовал на вкус мою тоску.

Куртка сползла с плеч, я оступилась — он поймал. Не отпуская. Мы не шли — мы врезались друг в друга, губами, ладонями, телом, как в стену, которую можно только пробить. Его рука скользнула вниз, разорвала молнию на моих джинсах. Я вскрикнула, когда он нашёл клитор — сразу, резко, точно, как будто знал, что я сгорала именно там.

— Чёрт… — выдохнул он, и этот звук был стоном. Его рука была между ног — сначала пальцы, грубые, уверенные, мокро встреченные моей плотью. Я выгнулась, вцепилась в его шею, едва держась на ногах. Клитор пульсировал под его большим пальцем, как будто звенел: наконец. Я вся дрожала, каждая клетка тела кричала ему: ещё.

— Тише, — прошептал он, и сам же впился в мои губы, в мою шею, в грудь. Я чувствовала, как он дрожит. Как напрягся член, давит сквозь джинсы, рвётся наружу. Он освободил себя, и его кожа, горячая, влажная, скользнула по моему бедру. А потом — вход. Резкий. Без предупреждений. Без уговоров. Как возвращение, как крик, как удар в грудь.

Я вскрикнула, ударилась затылком о стену, но не отступила. Вцепилась в него, ногами обвила его бёдра. Я хотела, чтобы он двигался. Жёстко. Глубоко. Бесконечно. Его толчки были как удары сердца — грубые, яростные, живые. Каждый из них прошивал меня насквозь. Каждый был как молитва: моя, живая, я вытащил тебя.

Я слышала его. Чувствовала. Пульсация между ног слилась с ритмом его тела, с горячим, дерзким членом, который разбивал мои стены, разрывал меня на части, собирал обратно. Я была оголённым нервом, криком, стоном. И в этот миг я не просто хотела его — я растворялась, горела, взрывалась изнутри.

Впервые — не от боли.

А от любви, что обнажает до крика, до самой сути.

Вышел из меня и схватил на руки. Он шёл, неся меня на руках, как трофей, как раненую, как добычу — и как самое дорогое. Я не помнила, как оказалась в спальне. Только тёмный свет, только его плечи под моими пальцами и напряжение члена, давящего мне в бедро, пока он опускал меня на кровать.

Я раздвинула ноги — не как приглашение, а как требование. Он стоял надо мной, тяжело дыша, с опущенными руками, будто боролся с собой.

— Покажи, — прошептала я. — Я хочу тебя. Всего.

Джинсы упали на пол. Его член был напряжён, твёрд, горяч, пульсировал. Я приподнялась, села на колени, и он не успел пошевелиться — я уже взяла его в рот.

Я чувствовала, как он сдерживает стон, как бедра его дёргаются навстречу, как пальцы вцепляются в мои волосы. Я вела языком по стволу, скользила губами, втягивая его глубже, глубже, пока он не запрокинул голову и не выдохнул сквозь зубы:

— Господи, ты с ума сводишь…

Он вышел изо рта с хлюпаньем, а я провела языком по головке, дерзко глядя ему в глаза. Он не выдержал. Перевернул меня на спину, встал на колени и опустился между моих ног. Его руки развели мои бёдра шире, пальцы снова нашли клитор, но на этот раз он не спешил. Он изучал. Он жаждал. Он облизывал меня медленно, со вкусом, как будто это было самое дорогое в мире.

Я захлёбывалась стонами, прижимая его голову к себе. Его язык был везде — на клиторе, внутри, по краям, снова к клитору, снова внутрь. Он знал, как, знал, где, знал, кто я под ним. Я кончала дрожащая, размытая, без остатка.

Но он не дал мне отдышаться. Поднялся, посмотрел мне в глаза, и его взгляд был оголённым нервом.

— Теперь я, — прохрипел он.

И вошёл. Глубоко. Сразу. Не давая ни шанса на паузу, ни на мысль, ни на дыхание. Я вскрикнула — не от боли, а от переполненности, от того, что моё тело отзывалось на каждый его толчок, как будто выстрадано под него. Его движения были как заклинание. Как месть. Как освобождение.

Он был внутри, и я — снаружи себя. Он толкал меня в кровать, в забвение, в другое измерение. Он держал мои бедра, поднимал их выше, входил глубже. Клитор всё ещё пульсировал, язык его ещё чувствовался, а теперь — член, жесткий, неумолимый, живой.

— Ты моя, — рычал он, утыкаясь в мою шею. — Всё, что у тебя есть, — моё. Всё, что ты помнишь, — это я.

И я помнила. И я была вся его — во рту, между ног, в сердце, в теле. В крике, в стоне, в этой кровати, где я умирала и рождалась снова, как женщина, как жертва и охотница одновременно.

Он двигался во мне не спеша, но глубоко. С каждым толчком я забывала, как дышать. Его руки сжимали мои запястья над головой, я была распята под ним — распята страстью, на воспоминаниях, на боли и блаженстве.

Я