Зов призрачных сердец - Татьяна Ма

Привязали мы их к столбам, лицами друг к другу, дабы видели последние минуты свои. Палач мой верный, что прежде в полках служил, сек их розгами до тех пор, пока кровь их не окрасила землю. Крики их были страшны, но я не дрогнул, ибо прав был.

Что далее случилося, не пишу, ибо рука моя дрожит…

Днесь же, спустя годы гложет меня сомнение. Был ли я прав? Или преступил закон Божий, взяв на себя роль судии? Но не могу простить им позора, который нанесли они роду моему.

О дочери моей, Елене, не упоминаю, ибо не хочу, чтобы узнала она истину сию. Пусть лучше считает мать свою усопшей, чем познает позор ее. Однако Елена от гнилой ветви материнской пошла. Видно, на роду так написано: нет у Хворостиных ни верных жен, ни покорных дщерей…»

– Что ты здесь делаешь? – раздался позади Елены гневный голос князя.

Она вздрогнула и выронила тетрадь, которая с глухим стуком упала на пол.

– Отец… – Елена обернулась и в ужасе отшатнулась, увидев лицо князя Хворостина, искаженное безумием.

– Как ты смеешь приходить сюда, аки тать?

– Батюшка, что вы сделали с моей матерью? – дрожащим голосом спросила Елена.

– Не сметь! – в гневе закричал князь.

– Как вы могли? Как могли? – Елена в ужасе попятилась.

– Значит, ты все еще дерзишь? – прошипел князь, схватив ее за руку. – Что ж, пойдешь по пути матери своей. Она тоже была непокорной…

Глаза Елены расширились от ужаса, когда до нее дошел смысл этих слов.

– Что вы собираетесь делать, батюшка? – закричала Елена.

– Для начала посидишь-ка в темнице, а там… А там отдам тебя Щетинину и избавлюсь наконец-то от гнилого семя.

Князь толкнул плачущую Елену к стене, откинул в сторону украшавший ее гобелен и отпер какую-то дверь, которую Елена никогда прежде не видела. Протащив упавшую к его ногам дочь за волосы вдоль длинного каменного коридора, князь кинул ее в темницу.

– Посидишь тут и поразмыслишь над своим поведением, адово дитя! – в злобе изрыгнул он и запер за Еленой тяжелую дубовую дверь.

Княжна осталась одна в полной темноте.

Глава 42

Наше время

Устав от безуспешных попыток расшифровать анаграмму, Рада отложила исписанный словами лист в сторону и закрыла глаза. Словно мушки, под веками мельтешили буквы. В анаграмме было четыре заглавных, и они с Алексеем предположили, что с них должны начинаться зашифрованные слова, но пока все их попытки приблизиться к отгадке были тщетны.

Данила накачал колесо на машине Рады и пригнал ее, а к вечеру вместе с Дашей вернулся в деревню. Перед уходом девушка взяла обещание с Рады и Алексея, что завтра они придут к деду Ивану в гости.

Рада ушла к себе в комнату, где снова принялась разгадывать шифр, но так и не добившись результата, отбросила это дело в сторону. Осмотревшись, она остановила взгляд на сложенной на столе стопке бумаг, которые два дня назад она вынула из сейфа за гобеленом в кабинете на втором этаже.

– Хватит загадок, – пробормотала она. – Пора решать те задачи, ради которых меня и наняли.

Рада надела тонкие латексные перчатки, взяла старые документы и начала их перелистывать. Отложив в сторону книгу, в которой князь Хворостин вел скрупулезные записи доходов с усадьбы и деревень, Рада перешла к ветхой тетради, перемотанной шнурком. И обложка, и шнурок были кожаными. Рада осторожно развязала узелки, открыла тетрадь и стала продираться сквозь неровный размашистый почерк. Она читала долго, и чем больше проходило времени, чем стремительнее приближалась она к последнему листу, тем страшнее ей становилось.

Когда Рада закончила чтение, сомнений не оставалось – перед ней дневник того самого князя Хворостина Павла Андреевича, которого она видела в странном видении, когда и нашла эти документы. Дневник он вел нерегулярно и в основном излагал в нем свои мысли о нравственности, морали, чести. Однако последняя запись ввергла Раду в полнейший ужас. В ней князь признавался, что когда-то, а точнее в тысяча семьсот шестьдесят пятом году, учинил самосуд над своей первой женой и неким Иваном Петровым, заподозрив их в любовной связи. Здесь же упоминалась Елена, его дочь. Та самая, единственная Елена, которая была в генеалогическом древе рода Хворостиных и не имела даты смерти. Определенно, та самая девушка, о которой ходили местные легенды.

Перевернув последнюю страницу, Рада увидела еще одну запись, написанную явно дрожащей рукой. «Все тщетно. Все тщетно. Ленка такая же, как ее мать, и заслуживает наказания не менее сурового. Не прав был Локк…»

И тут Раду осенило. Она схватила листы, на которых пыталась расшифровать анаграмму, и уже через несколько минут уверилась в своей правоте.

Не имея больше терпения, она бросилась к двери, а оттуда в коридор, чтобы поделиться результатами своих открытий с Алексеем. Но тут же замерла как вкопанная, почувствовав жуткий холод, который схватил ее за ступни и начал медленно взбираться по телу, сковывая и заставляя дрожать.

На лестнице послышался скрип, за которым раздался приглушенный женский смех. Он был отвратительным до жути – так смеются умалишенные.

Скрип ступеней становился громче, а смех – более отчетливым.

Рада, наконец-то сбросив оцепенение, ринулась к двери Алексея и заколотила в нее что было сил.

Он распахнул ее через мгновение, и Рада, не обращая внимание на то, что Иволгин был лишь в одних штанах, без рубашки, с еще влажными после душа волосами, влетела в комнату и захлопнула за собой дверь.

– Рада, сколько неожиданной страсти, – шутливо поприветствовал ее Алексей, но тут же оборвал себя на полуслове – теперь и он расслышал смех.

Рада заперла дверь на засов и пробормотала:

– Давай пододвинем сюда шкаф.

– Это не поможет, – спокойно отозвался Алексей.

Она обернулась, уставившись на него непонимающе.

– Призраки либо умеют ходить через стены, либо нет.

– Хочешь сказать, шкаф ее не остановит?

– Именно, – кивнул он. – Но, кажется, в одну из предыдущих ночей призрак не зашел в наши спальни, а значит, дверь – достаточная преграда для него.

– Для нее, – выдохнула Рада, – для нее.

Она попятилась от двери и наткнулась на стоявшего позади Алексея. Он тут же обнял ее, прижав испуганную Раду к себе, а она сама прижимала к груди дневник князя Хворостина, вцепившись в него, словно в щит, способный отгородить ее от ужаса, что подкрадывался по темному коридору.

Однако, когда Рада ждала, что, как и в ту ночь,